Ознакомительная версия.
Оценив диспозицию, попрошайка двинулся по проходу, что-то негромко бормоча – слышно только тем, кто находится рядом. Попрошайка движется медленно, вытянув вперед левую руку с ладонью, раскрытой для приема подаяния, а правую, полусогнутую в локте, отведя в сторону – как бы для ощупывания возможных препятствий. Он останавливается почти у каждого ряда вагонных скамеек. (Призыв должен быть услышан и воспринят. Да и на сам процесс передачи мелочи при такой тактике нищего уходит довольно много времени).
Когда проситель остановился у нашего ряда, я услышал его призыв: «Подайте слепому на пропитание…». Внутренний голос усмехнулся – «„Косить“ под Паниковского нужно уметь! Не верю!».
Но тут я поднял глаза и увидел, что на глазах у плаксивой физиономии с детскими припухлыми губами были… огромные бельма!
Сидящая рядом со мной девушка, с губками, накрашенными помадой цвета наив роуз, по-прежнему нажимала кнопки и, упершись взглядом в экранчик дисплея, никак не отреагировала на слова попрошайки. Постояв несколько секунд, он двинулся дальше, не изменив ни выражения лица, ни положения рук. И уже на втором шаге его правая ладонь с чуть согнутыми «чашечкой» пальцами легла точно на правую грудь моей соседки!
Девушка дернулась, как от удара током, негодующе хмыкнула, удивленно и сердито вскинула голову, но, увидев слепые бельма, тут же смущенно вернулась в прежнее положение. Она явно раскаивалась и в своем негодовании, и в том, что не подала вовремя «копеечку»…
Выражение же лица «Паниковского» сыграло целую серию немого кино – сначала оно сделалось недоуменным, потом – на краткий миг! – глумливым, и, наконец, вернулось к обычному своему обиженному состоянию. Но, судя по тому, что он не извинился, он либо не понял, что произошло, либо, наоборот, понял все точно и очень быстро, а промолчал потому, что посчитал этот случай бонусом, дополнительной наградой за свои труды и, одновременно, достойным наказанием девушке за скаредность.
У меня этот случай оставил двойственное впечатление. Если попрошайка «косил под Паниковского» (как продолжал считать мой внутренний голос), то девичья грудь могла быть целью, намеченной им ещё при определении диспозиции от тамбура, а если он и вправду был слепым, то поражает щедрость психологических проявлений этого «слепого случая».
Но самое главное – я так и не могу сказать, когда мои глаза отобразили истину – при рассмотрении глазастого попрошайки у тамбура вагона, или – при взгляде на его бельма?
Да что там бельма! Вот спроси меня через полгода – где находится курилка в НИИМотопроме? И, пожалуй, я «поплыву» – а ведь буквально по десять раз на дню я там бываю! Конечно, в разные времена она «мигрировала», подчиняясь прихотям владельцев здания и пожарной инспекции. Но порой и в течение пятнадцати минут я не был уверен, что в последний раз курил в этом же месте и это же курево…
А это ведь разные ветви реальности по Переслегину!..
Доев третий «рубленный» бутерброд, и вспомнив о возможной миграции «официальной точки удовлетворения порочной страсти», я почувствовал, что пришла пора нарушить предупреждение Минздрава, напечатанное на лежавшей у меня в кармане пачке «Беломора». Я вопросительно глянул на Владимира Ивановича. Он все мгновенно понял, мы захватили с собой по кружке кофе и отправились в курилку…
Глава 9
...
О разговоре с Владимиром Ивановичем в курилке, её текущем месторасположении и дизайне, версии о наркотическом характере событий в Емельянове, мрачных предчувствиях ближайшего будущего, а также о первом за сегодняшний день личном общении с шефом.
«Разлука – это судя по тому,
с кем расстаешься. Дело в человеке.
Где остаешься. Можно ль одному
остаться там, подавшись в имяреки?
………………………………………………
А что тебе разлука?» «Трепотня…
Ну, за спиной закрывшиеся двери.
И, если день, сиянье дня».
«А если ночь?» «Смотря по атмосфере…»
Наша курилка, как известно, это просто один из холлов первого этажа, темная полуподвальная «сараина», которую разрешили «испоганить» для предотвращения «социального взрыва» несознательной и потому агрессивной части работающего персонала, для которой и их собственное здоровье, и здоровье окружающих – пустой звук. Да и прагматическая польза от такого решения была – все равно ведь курильщики нарушали запрет на употребление табака на всей территории НИИМотопрома, введенный было сгоряча его новыми владельцами, американизированными молодыми ребятами, получившими образование уже где-то в Гарварде или Йеле.
Из-за этого даже пожар однажды чуть не случился! Хорошо, что обошлось просто возгоранием, героически ликвидированным дружным коллективом барышень из фирмы «Денсибел», которые арендовали офис на том этаже, где в одной из угловых и временно пустующих комнат «эти несознательные коптильщики собственных лёгких» устроили нелегальный притон для употребления своего зелья…
Мы спустились на лифте на первый этаж, держа в руках как опознавательные знаки кружки с ароматным кофе. Свастика по-прежнему «украшала» его двери, но были видны следы усилий уборщицы стереть её мокрой тряпкой. Однако усилия эти дали прямо противоположный желаемому результат – на грязной вердепешевой поверхности двери появилось яркое свежее пятно цвета бедра испуганной нимфы, на котором изображение свастики стало гораздо контрастнее и заметнее.
В курилке было пусто и сумрачно и пахло, конечно, не розами, а застоявшимся табачным дымом. Пол из керамической плитки, стены того тошнотворного цвета, который Гоголь метко назвал «цветом застуженного картофельного киселя», с белесыми подтеками из-под незакрывающихся окон. Урна и два полуразодранных кресла – вот и вся ее обстановка. Всё правильно, такой антураж, по расчетам ее устроителей, способствует отвращению «заблудших» от пагубной привычки. И, «по теории», конечно «должен был» способствовать. Но, честно говоря, «на практике» – не способствовал… А вот чувство «классовой ненависти» к «этим гарвардским выкормышам», которые, по слухам, «сами-то курят трубочки прямо в кабинете» – вызывал.
Мы уселись в кресла, отодвинув их от стены, пригубили все-таки по глотку остывшего кофе, закурили, и я спросил:
– А почему вы, Владимир Иванович, спросили Елену Никоновну о том, дома ли мы? У вас что, есть какие-то сомнения в этом?
Владимир Иванович усмехнулся и ответил мне вопросом:
– А что, у вас их нет? Только не рассказывайте мне про то, что вы здесь больше десяти лет работаете, что «коллектив дружный» и что «все вас уважают»… Мы люди взрослые, и я вам скажу откровенно – не жильцы мы с вами в этом «дружном коллективе». И если сегодня выставят меня (а что-то мне подсказывает, что так оно и будет), то вас – завтра. Ну, в крайнем случае – через полгода.
Ознакомительная версия.
