Дэн Симмонс - Пятое сердце

Ознакомительная версия.

Он добежал до перил на юго-восточном краю площадки и ахнул.

Холмс в прыжке не дотянулся до велосипедных рукояток. Одной рукой он ухватил Лукана Адлера за ремень, другой – за воротник.

Воротник с треском оторвался, рубашка лопнула по шву в тот миг, когда Лукан начал разворачиваться к Холмсу. Сквозь прореху в его рукаве Джеймс видел, как сработал механизм ножа. Между пальцами убийцы вновь выдвинулось широкое лезвие.

Холмс перехватил руки и теперь карабкался по Лукану спереди, как обезьяна по акробатическому снаряду в форме человека. Правой он схватил убийцу за шею и тянул его голову вниз, словно для поцелуя, а левой поймал правое запястье Лукана, не давая тому нанести удар… но поздно. Вновь брызнула кровь. Кровь Холмса.

Генри Джеймс лихорадочно озирался. Какая-то часть его мозга отметила, что кабина лифта пошла вниз и теперь возвращается, однако факт ничего для него не значил. Ирэн Адлер по-прежнему лежала ничком, вероятно мертвая.

Джеймс увидел маузеровскую винтовку. Он быстро схватил ее – господи, какая же тяжелая! – положил на металлическую ограду и попытался заглянуть в оптический прицел.

Крепко сжимая деревянную ложу, Джеймс отвел умело собранный и тщательно смазанный затвор, и боевой патрон (Джеймс заметил крестообразную насечку на свинцовой головке пули) упал на бетон под немецким прожектором.

Джеймс не знал, сколько патронов осталось в магазине. Быть может, всего один. Времени проверять не было. Не задумался он и о том (как задумался бы на его месте любой опытный стрелок), не сбился ли при падении оптический прицел.

Мгновение он ничего не понимал, затем в объективе возникли две расплывчатые фигуры: Лукан и Холмс, крутясь, съезжали по тросу на одноколесном механизме. Рубашка на Лукане была изорвана в клочья и забрызгана кровью – кровью Холмса, как догадался Джеймс. Голая кожа сыщика была такой же белой, искромсанной и окровавленной, как рубаха Лукана.

Они еще не доехали до конца троса по единственной причине: механизм не был рассчитан на такой вес. Через тридцать или сорок футов колесо застряло, потом дернулось и покатило снова.

Двое над бездной боролись не как люди, а как звери. Холмс, ухватив правое запястье Лукана, прижал рычаг автоматического ножа к стальному тросу. Полетели искры. Механизм согнулся, и нож сделался бесполезен.

Лукан поменял руки: теперь он правой держался за велосипедный руль, а левой молотил Холмса по плечам и загривку. Сыщик тем временем, обхватив Лукана ногами, продолжал карабкаться по нему вверх. Противники бодали друг друга, кусались. Лукан ткнул пальцами в глаза Холмсу в тот самый миг, когда тот ребром ладони рубанул его по горлу.

Пот со лба заливал Джеймсу глаза. Он вытер правый и снова поймал сцепившиеся фигуры в прицел. Шкив замедлился, и они крутились, молотя, пиная и кусая друг друга. Затем колесо вновь покатило свободно, унося их к далекому бетонному островку на озере Мичиган.

Джеймс увидел белизну, заполнившую окуляр, решил, что это – почти наверняка – рубашка Лукана Адлера, и, задержав дыхание, нажал спусковой крючок. Он забыл упереть приклад в плечо, так что его отбросило отдачей, и писатель со всей силы приземлился на зад.

Они проехали уже сто тридцать футов из двухсот сорока, когда Холмс наконец ухватил велосипедный руль и подтянулся на один уровень с Луканом. Теперь они били друг друга локтями, кулаками, лбами и коленями. Лукан бешено скалился.

Он сумел поправить механизм ножа, и лезвие вновь торчало из его правого кулака. Как и Холмс, Лукан держался за руль левой рукой, но крепче, к тому же в этой позиции Холмс не мог защитить свой левый бок.

– Умри и будь проклят! – заорал Лукан, занося нож для удара, который поразит Холмса в сердце.

Холмс что-то проговорил, то ли «да простит меня Бог», то ли «да простит тебя Бог», Лукан не разобрал; но в любом случае слова не остановили бы удара.

Внезапно между ними просвистела пуля. Она задела правое плечо Лукана и чиркнула по тыльной стороне правой ладони Холмса.

Рука у Лукана дрогнула. Вместо того чтобы войти в сердце, бритвенно острое лезвие рассекло мясо и скользнуло по ребру.

Холмс вытащил из правого кармана брюк велосипедистский револьвер-соковыжималку, приставил его к мускулистому животу Лукана – высоко, у самой диафрагмы, – крепко сжал рукоять, вдавливая дурацкий предохранитель, и сделал два выстрела подряд.

Драммонд и два его агента бежали к Джеймсу, двое других склонились над бесчувственной Ирэн Адлер. Джеймс слышал два пистолетных хлопка, но был уверен, что это двойное эхо его винтовочного выстрела.

Драммонд помог ему встать в то самое мгновение, когда Лукан на высоте семидесяти футов разжал руку и полетел вниз. Шкив с висящим на нем Холмсом, набирая скорость, мчался к далекому бетонному островку.

Лукан падал красиво, раскинув руки крестом и запрокинув голову, словно глядит на небо. Джеймс был уверен, что он упадет в воду, но в последний миг затылок Лукана ударился о бетонный волнолом со звуком, который был слышен даже на Смотровой площадке.

И тут Холмс тоже разжал руки – или они разжались сами. Высота была еще футов сорок, но упал он в воду, перед самым бетонным островком, на котором стоял сигнальный огонь. Джеймс, Драммонд и два агента перегнулись через перила, ожидая, когда Холмс выплывет. Драммонд смотрел в бинокль, затем протянул его Джеймсу.

Холмс еще не выплыл. Еще не выплыл. Он еще должен был выплыть.

И тут они его увидели. Холмс ухватился за планширь моторного катера, оставленного Луканом возле островка, из последних сил подтянулся и рухнул внутрь. Теперь он лежал на спине и не шевелился.

Драммонд забрал свой бинокль и посмотрел вниз:

– Кажется, дышит. А вот и лодки.

Из-за броненосца «Мичиган» с ревом вылетели восемь катеров – три принадлежали чикагской полиции, пять – Колумбовой гвардии. Все они остановились рядом с лодкой, в которой истекал кровью Холмс. Человек с докторским саквояжем перелез к нему.

И тут Джеймсу пришлось сесть. Прямо на бетон. Сесть и раздышаться.

Драммонд опустился на корточки рядом с ним и левой рукой поднял маузер, правой похлопывая Джеймса по спине.

Джеймс оттолкнул винтовку. Он знал, что никогда больше не прикоснется к оружию. И вновь ему вспомнились братья Уилки и Боб, которые ушли на войну с такими же смертоносными орудиями, пережили раны, боль и близость смерти, а потом вновь взяли в руки винтовки. Он подумал о кузене Гасе, таком прекрасном в рисовальной студии; Гасе, чье белое веснушчатое тело гниет в виргинской земле. Снайпер-южанин, убивший Гаса, опытной рукой сделал то, что минуты назад пытался сделать Джеймс. Он затряс головой.

Радость решительной схватки, которая на окраине Чикаго вскружила ему голову, словно чересчур крепкий американский виски, полностью улетучилась. Не стоит быть вымышленным персонажем – да и реальным тоже, осознал он в эту минуту, – если роль требует от тебя убивать. Это неправильно. Это дикость. Это не Генри Джеймс. И это противоречит всем его литературным принципам.

– Тело Лукана Адлера еще не всплыло, – заметил агент, который по-прежнему стоял у перил.

Драммонд вновь присел на корточки и повторил эти слова Джеймсу, будто тот оглох.

– Мне… все… равно, – сказал Джеймс и уткнулся головой в колени.

Кто знал, что у Международной Колумбовой выставки 1893 года имелся собственный лазарет? Вернее даже, прекрасно оборудованная больница с полком медсестер и пятью врачами, в числе которых была и одна женщина.

Шерлок Холмс был седьмым, кого доставили в новенький сияющий лазарет: четыре женщины и двое мужчин упали в обморок от давки и духоты во время церемонии открытия. Два врача (из которых ни один не был женщиной) осмотрели его и решили пригласить из чикагской больницы хирурга, более сведущего в торакальных ранениях. Хирург примчался в полицейском фургоне с сиреной, едва не загнав лошадей, и объявил, что раны неопасные, жизненно важные органы не задеты.

Холмсу наложили швы в нижней части живота, в верхней части живота, слева на ребрах, на правом запястье (где была странная борозда от пули), на голове и на спине. У него было сотрясение мозга, тяжелые ушибы головы и плеч, к тому же в «уличной потасовке» (как назвали это врачи, не знакомые с подробностями инцидента) он сломал два пальца на правой руке и правое запястье.

Вообще про «инцидент» мало кто слышал. Дэниел Бернем, директор Дэвис, мэр Харрисон и президент Кливленд в равной мере желали скрыть от широкой публики, что на церемонии открытия был убийца и что торжества сопровождала насильственная смерть. Почти никто в толпе не видел происшедшего, а немногие видевшие сочли, что им показывают акробатическую клоунаду – часть церемонии открытия. Газетчикам ничего не сообщили.

Гости Генри Кэбота Лоджа охотно согласились пробыть на Выставке еще два дня, пока мистера Холмса не выпишут из больницы. Дольше всего его продержало в постели сотрясение. На третий день он вышел, туго замотанный бинтами и с правой рукой на перевязи. Последнее казалось ему излишним, но без перевязи запястье болело довольно сильно, и Холмс решил на ближайшее время ее оставить.

Ознакомительная версия.