Стоявшее передо мной существо застыло. Но я видел, что его тело по-прежнему колышется. Гипнотический ритм. Непобедимый ритм. Смертельный… смерте…
Руки безвольно обвисли. Я повалился на кровать.
Бездна затягивала меня. Она готовилась захлопнуть свой мерзкий зев. Она ухмылялась. Она готова, готова…
Существо наклонилось надо мной. По его отвратительному телу прошли волны. Только это было не тело. Это была какая-то клякса. Уродливое пятно. Пятно…
Из последних сил я сжал руку в кулак – и ударил.
Существо отпрянуло. Я прочитал на его теле изумление. Вся его лживая, фальшивая плоть говорила: я изумлено. Я знал это. Чувствовал.
Тогда я ударил снова. Это далось тяжело, но у меня не было выбора. Если я не сделаю этого, я пропал. Мне не спастись. И я ударил. А потом ещё. И ещё. С каждым разом бить становилось всё легче. В моё ссохшееся внутри тело вернулись соки. Они лились по венам, текли по артериям. Жизнь возвращалась ко мне. Кровь прильнула к рукам, потом растеклась по всему телу. От живота к ногам и шее, от шеи – к голове. Замерла на секунду. Я сделал выход, затем вдох. И когда я вдохнул, живительная мощь крови обрушилась на меня. Ослепительная вспышка потрясла сознание. Всё исчезло: мрак и пелена, бездны и существо.
Я вскочил с кровати. Я не двигался – просто стоял. В безумном помутнении стоял и сжимал кулаки. Сильно, очень сильно. Мои пальцы впивались в кожу. Ещё чуть-чуть, и я разорву её, и хлынет кровь.
Я глубоко вздохнул. Затем ещё раз.
Попав в глаза, капельки пота жгли их, как обезумившие пчёлы.
Вся шерсть была мокрой от пота. Ручейки влаги струились по телу и капали на пол. В пустой тишине, заполнившей комнату, я слышал этот звук: кап-кап… кап-кап…
Не знаю, сколько я так простоял.
Ночные лучи проникали в комнату. Они высвечивали стул, неподвижные занавески, кусок пола. Я стоял в темноте и смотрел на световые фигуры. На эти островки безмятежности.
Сознание возвращалось ко мне. Неспешно, морскими приливами. Но я уже успокоился. Уже не сходило с ума сердце. Стало понятно, что я один в комнате. Уже один…
В коридоре раздался шум.
Необъяснимый страх прошёл, и я снова был властен над своим телом.
Я сжал в руке стул и вышел в коридор. Из кухни раздавались звуки – неописуемые по своей мерзости. Такое ощущение, что изголодавшийся пресс пожирал ржавый мобиль. ВЗЗЗИ, РЫЖЖ, ХРР, ДЖАНГ-ДЖАНГ. Пресс жевал автомобиль и при этом бездьявольно чавкал. ВЗЗИ, РЫЖЖ, ХРР, ДЖАНГ-ДЖАНГ. ВЗЗИ, РЫЖЖ, ХРР, ДЖАНГ-ДЖАНГ… Звуки были отвратительными, звуки были невыносимо громкими, и почему-то звуки казались знакомыми…
Я опустил стул и, склонив голову набок, посмотрел на Цербера. Тот плевать на меня хотел. Он жадно поглощал свою собачью отраву.
– Приятно аппетита.
Церб не ответил, только чавкнул особенно громко.
Я вернулся в комнату и поставил стул на место. Стулик был напуган.
– Извини, приятель. – Я погладил его по спинке. – Ты первое, что под руку подвернулось. Я бы не стал бить тобой слишком сильно. Если бы пришлось.
Понемногу успокоившись, стул заснул.
«Хорошее решение», – подумал я.
Я ополоснулся и как раз укутывался в одеяло, чтобы не слышать подлого чавканья Цербера, когда зазвонил фон.
Я сбросил одеяло и подумал, что жизнь – чудесная штука.
От верещания фона вяли уши, и я поскорее ответил на звонок.
– Алло!
Дец, это ты?
По-детски доброе лицо Кашпира было искажено испугом и сотнями других эмоций. Он часто дышал и говорил ещё более отрывисто, чем обычно. Что с ним случилось? Уж не приглючился ли ему кошмар типа моего?
– Дец!
Послушай меня, Дец!
– Я слушаю, Кашп. В чём дело?
– Тут случилось такое!
Кто-то проник в университет.
Колбинсон дома.
Я остался по делам.
Я видел кого-то во дворе.
Я гнался за ним, но…
Цветок!
Они пытались украсть цветок!
– Кто – они?
– Не знаю!
– Так, Кашп, успокойся. Не торопись, подыши. Вот так, глубоко… Молодец… Чего ты испугался?
– Я не столько испугался, сколько…
Я боялся за цветок!
Его могли украсть!
Охранная система была отключена.
Я включаю её, только когда ухожу…
– Кашп, Кашп… – Я покачал головами. – Я ничего не понимаю. Можно по порядку?
– Д-да.
Хорошо.
Просто я понимаю, как этот цветок важен.
Для тебя, для Павла.
Для Вельза.
И я переживал…
– Но ведь цветок на месте?
– Цветок?
Да, на месте.
– Ну и чудесно. Не волнуйся и расскажи всё как было.
Кашп – натура чувствительная. Когда возбуждён, он начинает тараторить без умолку.
Призрак сделал несколько глубоких вдохов, успокоился и начал рассказывать…
Был поздний вечер. В лаборатории Кашпир и Колбинсон как обычно ставили опыты. Аспирант носился с бутылями и банками, а профессор давал ЦУ и иногда что-то куда-то подливал.
Наконец Колбинсон попросил склянку с жёлтой жидкостью. Кашпир подал её и отошёл подальше. Профессор перевернул склянку. Кашп заткнул уши…
Когда дым рассеялся, а осколки убрали, Колбинсон сказал, что на сегодня хватит. Потом похвалил Кашпира, от чего тот прямо-таки расцвёл. Полтергейст стряхнул с волос разноцветную пыль, снял испачканный халат, бросил на стирку и стал одеваться. Кашпир попросил остаться. Ему хотелось понаблюдать за ходом реакции и записать окончательные данные.
Колбинсон согласился, попрощался и ушёл.
Призрак закрыл за ним дверь и вернулся в лабораторию. Склянка пыхтела на огне, раздувалась и пускала облачка. Кашпир включил вентиляцию, присел на табуретку и достал блокнот.
Тут ему почудилось, что за окном кто-то есть.
Кашпир выглянул наружу, но увидел только деревья. Университет, где он учился, располагался в живописном таком местечке, зелёном и уединённом.
Дружелюбный призрак пожал плечами и вернулся к склянке.
Прошло часа два или три. Кашпир увлечённо следил за реакцией и записывал в блокнот сведения. Его всегда торкало от науки. Но даже ему нужны передышки.
Кашпир отложил блокнот и пошёл на кухню. Кухня находилась в том же крыле, но с противоположной стороны. Чтобы попасть туда, надо было пройти по коридору, подняться по лестнице, пройти ещё по одному коридору, спуститься по другой лестнице и одолеть третий коридор. Кашпир всё это проделал, снял халат, повесил на крючок и включил чаеварку.
Минуту спустя он уже сидел за столом, попивал горячий чаёк и заедал его печёнкой. Робот-слуга мельтешил перед глазами, то моя пол, то стряхивая пыль с занавесок. Но Кашпира это не беспокоило: он давно привык к роботу. К чему он не привык, так это к громкому «БУУМ» посреди ночи.
