— И вы совершенно никого не подозреваете?
— Никого.
— А если в следующий раз вас и в самом деле убьют?
Монах оторвал глаза от четок, обвязывающих его ладонь, и посмотрел на инспектора долгим внимательным взглядом. Своими красивыми, глубокими и не по возрасту печальными и всепонимающими коровьими глазами. Вот это умение словно бы видеть собеседника насквозь, одним только взглядом заставляя его теряться и чувствовать себя не в своей тарелке, инспектора Нонора сильно раздражало. Под таким взглядом ему тут же вспоминались все самые неприятные эпизоды из собственной жизни, за которые инспектора по сей день ела совесть, хотя изменить уже ничего было нельзя: тот день, когда ему пришлось отвести к мяснику козу, верно кормившую его большую семью не один год; когда на Монетном он смертельно ранил четырнадцатилетнего мальчишку, вздумавшего защищаться от полицейской облавы кухонным ножом; когда он из-за мелочи поругался со старым другом, а того на следующий день зарезал пьяный арданец в Порту, — и прочая дрянь, рано или поздно нарастающая на любом человеке, как ракушки и водоросли нарастают на днище издалека плывущего корабля. А ведь все должно было происходить наоборот. Это следователю положено смотреть на букашку, усаженную перед ним на лавку для допроса, и своим внешним видом вынуждать того говорить правду и вспоминать все свои проступки и преступления. Что же вышло на деле? Второй раз за сегодня инспектор Нонор ни с того ни с сего засомневался в правильности того направления, которым идет его жизнь.
— Смерть — это вечная жизнь, господин инспектор, — тихо, но очень ясно проговорил Датар, словно подслушав мысли Нонора. — Разве вы об этом не слышали в проповедях? Вы же единобожец.
Нонор отвел взгляд первым. Желание загородиться от взгляда монаха листом бумаги или рукавом было глупым и детским, и перебороть его взрослому человеку не стоило серьезных усилий. Но все же оно появилось. К счастью, опору инспектор Нонор потерял лишь на мгновение, почти сразу нашелся и вернул разговор в нужное русло.
— Слышал. Хорошо. Допустим, смерть вам не страшна. Но есть вещи, которых вы боитесь. Например, боль. Возможность столкновения с ними вас не пугает?
— Пугает. Но что же я могу поделать? Только заставить себя не бояться.
— Или вынудить меня защищать вас.
— Я вас не вынуждаю. То, что я обратился к вам, должно было избавить меня всего лишь от претензий монастырского казначея. Все происшедшее сверх того — какая-то цепь нелепых случайностей.
— Или же наоборот — чья-то работа под неясную мне цель.
Датар повел рукавом:
— Мне эта цель тоже неясна. Если она есть вообще. Связать одно с другим я не могу. Все случившиеся события мне кажутся отдельными — каждое само по себе.
— Связывать одно с другим — мое дело, эргр Датар. Предоставьте заниматься этим мне.
— Пожалуйста, занимайтесь. Но не пытайтесь чего-то добиться от меня, поймите же: я ничем не могу вам помочь. Тем более, что Тайную Стражу…
Тут монах каким-то странным взглядом посмотрел за спину инспектору, туда, где сидел Мем. Нонор тоже глянул через плечо. Мем широко зевал, прикрывая рот рукой.
— Если вы не можете мне помочь — хотя бы не мешайте, — сказал Нонор.
— А разве я мешаю?
Нонор кивнул:
— Местами. И что — Тайную Стражу?..
— Простите, кир Нонор, это ненамеренно. Я живу с другими представлениями о жизни, в другом окружении, среди других ценностей и с другой целью. Вероятно, с моей точки зрения многие события видятся не так, как вам. Надеюсь, вы способны понять меня правильно?..
Нонор вздохнул:
— Я пытаюсь, эргр Датар. Хотя для меня это сложно. А вы, со своей стороны, постарайтесь понять меня.
— И мне вас понять сложно. Если вы говорите, что главный виновник всех неприятностей на Чаячьем происходит из Царского Города — какой смысл вообще вам заниматься этим делом?
— Я, эргр Датар, как и вы — выполняю свой долг. Быть может, заказчика из Царского Города мне с моего места не достать, и наказывать его вне компетенции окружных властей. Но исполнителей переловить я обязан. Просто для того, чтобы в следующий раз, когда в нижний город спустится некто с подобным заказом, у него возникли бы трудности с вольнонаемными. Итак, — Нонор кивнул на заколку. — Она вам знакома? Вы знаете, кого из ваших посетительниц она украшала?
Монах отрицательно покачал головой.
— Я не обращаю внимания на подобные мелочи, — сказал он.
— Зря. И человека, который воткнул ее вам в плечо, вы совершенно никак не можете мне описать? Дворик-то был освещен.
— У меня нет глаз на затылке. Я сожалею.
— Его рост, его одежда, его руки? Неужели вы вообще ничего не запомнили?
— Мне было не до запоминания чьих-то рук. Знаете, когда в вас втыкают такой… такой предмет, это в самом деле больно. Насколько я вижу, эта вещь превосходно может служить оружием.
— Вы правы, это и есть оружие. Такая шпилька была традиционной принадлежностью придворных дам при прежнем императоре. В особо ответственных случаях на острие наносили яд. Как с этим дела сейчас — не знаю, но не похоже, чтобы обычаи двора сильно изменились. Дознаватель Лур утверждает, будто преследовал двух мужчин довольно высокого роста.
— Да, силы им было не занимать.
— Кстати, о силе. Накануне днем, встретив в городе моего помощника Мема, вы попросили его проводить вас до острова. Почему?
— Я боялся, что скоро стемнеет. Я уже не раз сказал вам, что в темноте не вижу.
— Да что вы, дело было среди дня. Может быть, вы боялись, что за похищением кружки с грехами последует нападение лично на вас? Что в записках, опущенных в эту кружку, можно прочесть нечто, провоцирующее нападение?
Но Датар был невозмутим.
— Я не могу отрицать, что у меня плохое чувство времени и я боюсь ходить по Веселому Бережку в одиночку. Не всем там нравится соседство обители и монахов. Иногда люди скверно шутят, и трудно бывает чем-либо оправдать их поступки, кроме как бесовским искушением. Мне легче предупредить неприятность, чем потом с ней разбираться. Поэтому я и попросил господина Мема меня проводить. И, простите кир Нонор, но уже поздно. Я хотел бы вернуться к себе на остров.
Инспектор Нонор поджал губы. Допрос не получился. Этот молокосос не давал сбить себя с толку, не попадался в ловушки, все время пытался перехватить у Нонора инициативу и вообще говорил, словно ходжерский владыка: «к себе на остров», — экое барство. Если бы не монашеский сан, Нонор поработал бы с мальчишкой по-другому, и не превращал бы допрос в милую беседу. А так — приходилось уважать.
