— Пожалуй, мне следует напомнить тебе, Калеб, что в «Парке Прошлого» действуют все суровые уголовные законы викторианской эпохи. Нарушение порядка в пьяном виде — это очень серьезное правонарушение.
— После двух бокалов шампанского я навряд ли опьянею и начну буянить, верно? — Синие глаза Калеба вспыхнули, на лице сверкнула обаятельная улыбка.
— Ну, кое-кто из твоих, так сказать, школьных друзей в «Парке Прошлого» почувствовали бы себя не слишком хорошо. Викторианские тюрьмы — это совсем не то, что летний лагерь… к тому же не забывай: тут еще и смертную казнь применяют!
— Уж точно не за эту выпивку! — Калеб приподнял бокал и ухмыльнулся.
Дирижабль слабо дернулся, оторвался от швартовочной мачты и величественно поплыл вверх; в каюте заиграла успокаивающая музыка из старомодного граммофона. В воздухе зашипели помехи и раздались мелодичные, призрачные звуки салонных вальсов и танго в исполнении давно скончавшихся музыкантов. Аутентичные впечатления начались прямо здесь, путешественники погрузились в жизнь прошлого.
Люций устроился поудобнее и принялся дирижировать, а Калеб, чувствуя приятную истому от шампанского, рассматривал воздушную голубизну неба в иллюминаторе.
Приблизительно через час размеренного и спокойного полета из громкоговорителя послышалось объявление.
— Наш дирижабль корпорации «Баксоленд» готов пришвартоваться у шлюза на куполе «Парка Прошлого». Просим пассажиров оставаться на местах во время этой быстрой процедуры. Напоминаем, что, как только экипаж завершит швартовку, мы окажемся непосредственно над «Парком Прошлого» и после перехода внутрь приглашаем пассажиров проследовать в смотровую залу.
Освещение погасло. Кабина как будто зависла над шлюзом. Через одну или две минуты загорелись газовые лампы, свет в каюте стал совсем другой, гораздо мягче. Снова появилось ощущение движения вперед.
— Идем, сынок! Насколько я помню по предыдущей поездке, это зрелище пропускать нельзя.
Люций поднялся, и Калеб последовал за отцом по узкому проходу к смотровой зале.
Панорамное окно изогнулось по всему заднику гондолы, от пола до самого потолка, и казалось огромной стеклянной стеной, поддерживаемой лишь несколькими узкими блестящими опорами. Вошедшим почудилось, что они буквально повисли в воздухе. Внизу под ними распростерся опустелый город — буферная зона старинных пригородов, вычищенная на самом первом этапе строительства «Парка».
Пока они стояли у огромного окна, снизу, под гондолой, протянулось рваное облако тумана и скрыло под собой весь вид.
Дирижабль проплыл дальше, над туманом, который загустел буквально на глазах у Калеба. Юноша отчетливо заметил, как серое пятно над городом внезапно потемнело, расплылось как тень.
— Оно того стоит! — восхитился Люций, заметив реакцию сына на величественное зрелище под ними. — Знаменитый искусственный туман. Боже мой, ты только посмотри!
Голос отца упал до шепота.
Туман укрыл собою все, вплоть до самых высоких зданий. Поначалу больше ничего, кроме тумана, видно не было. Отец все так же шепотом добавил:
— Только подумай, Калеб, там, под этим сгенерированным механизмами туманом нет ни одного привычного тебе автомобиля, вообще никаких машин, только древние паровозы и лошади, повсюду лошади, а людные улицы под нами опять, как прежде, освещают газовые фонари!
Калеб не отрывал взгляда от клубящегося за окном тумана.
— Мы никогда не подготовимся по-настоящему к моменту перехода в прошлое, — вздохнул Люций.
Тут дирижабль стал снижаться, а потом вдруг разом оказался ниже линии густого тумана, и весь город предстал перед пассажирами как на ладони. Присутствующие в смотровом зале разразились аплодисментами.
В окне со всех сторон виднелись запряженные лошадьми экипажи, многолюдные улицы, величественная петля реки, зеленые скверы и парки, белые шпили церквей, серые крыши и темно-красные поезда, выпускающие клубы пара. Даже Калеб впечатлился. Юноше не хотелось показывать отцу, насколько город внизу действительно его заинтересовал, не хотелось выдать неожиданное, волнующее возбуждение, охватившее его как раз в этот миг, разрастающееся, удваивающееся, охватившее Калеба целиком…
Дирижабль изящно пересек сумрачный туманный заслон и выплыл над сказочным городом.
Калеб высадился и стал ждать багаж. У них был кофр с пошитой на заказ аутентичной одеждой; в личных сумках — непривычные туалетные принадлежности: коробочки помады для волос, флаконы бальзама после бритья, с печатными бумажными этикетками, мягкие помазки, сделанные из настоящей барсучьей шерсти, зубные щетки с ручками слоновой кости, круглые жестянки с грубым зубным порошком, расчески с серебряной инкрустацией, бритвенные лезвия для отца (сам Калеб пока что брился не так часто). Калебу тогда было невдомек, что отец везет еще одно багажное место, казавшееся ему тяжелее любого кофра с одеждой, — простой белый конверт, спрятанный во внутреннем кармане. В письме содержалось одно-единственное слово, нацарапанное на сложенном листке бумаги. Слово, несущее с собой груз страха, вины и опасного знания.
Вскоре они уже получали багаж у стойки, система выдачи работала весьма эффективно. Улыбающийся носильщик в фуражке и ярком полосатом жилете выкатил их кофр вслед за ними на тележке, тогда как сами они понесли не такие громоздкие кожаные саквояжи с личными вещами. Они заняли место в очереди в небольшой крытой галерее в дальней части зала прилетов «Парка Прошлого».
было напечатано старинным шрифтом на большом полотнище над лестницей, ведущей к выходу. Когда настал их черед подниматься по искусно отделанным железным ступеням, в очередь к экипажам, носильщик самолично распахнул для них массивные главные двери, выкованные из толстого бронзового листа и украшенные барельефными изображениями дирижаблей. Когда створки приоткрылись, снаружи донесся неожиданный шум. Таинственные, древние, чужеродные звуки: торопливо двигались конные повозки, вдалеке гудели паровозы, пыхтели паровые двигатели, а вблизи что-то кричали люди и шумели запруженные улицы. Их тут же окружили не только звуки и гам, но и крепкие звериные запахи и машинная вонь. Прямо перед ними распростерлась самая настоящая, грязная и шумная городская жизнь.
Носильщик сгрузил кофр на уличный тротуар — влажный, грубый и неровный, по контрасту с безупречным полом в терминале. Калеб впервые почувствовал, насколько же далеко они оказались за время короткого перелета.
— Мы совершили настоящий переход, — заметил его отец.
