Ознакомительная версия.
О Мадриде можно ничего не говорить. Все равно это будет Мадрид. Во всех мировых столицах город режет наполовину какая-нибудь речка. Дунай, Сена, Темза, Москва. По Мадриду бежит речка Мансанарес. А с 1919 года функционирует метрополитен. В городе почти два миллиона человек. В Мадриде двадцать один городской район со звучными наименованиями, бесчисленное количество площадей и огромное количество всевозможных памятников. Почему я говорю об этом в превосходной степени? Да потому, что их в Мадриде больше, чем в любом другом городе мира. Да и мы с дедом Сашкой не окрестности приехали осматривать. Дед все просил показать ему место, где быков забивают на потеху публике.
Арена для корриды находилась в конце улицы Алкала. Там есть памятник матадорам, убитым защищающимися быками, и памятник доктору Александру Флемингу, открывшему пенициллин, который спасал раненых во время корриды. Сходили там же и в музей корриды, посмотрели на портреты известных матадоров, их оружие, инструменты и костюмы, а также на мумифицированные головы быков.
– Тьфу, – плевался дед Сашка, – цивилизаторы хреновы, нас ещё культуре учить будут, а сами как римские дикари варварство на стадионах устраивают. Генерал Орлов Алексей Федорович после французского похода привёз с собой в Россию петушиные бои. Тоже коррида курячья. Так ведь правительство российское стало преследовать любителей этой забавы и почти искоренила её, а потом и другие державы западные последовали примеру России. Прилюдное живодёрство никак не может считаться делом культурным и цивилизованным.
– Пошли, дед, – сказал я, – я сам никогда не пойду на эту корриду, а у нас есть ещё и другие дела.
Главное, что мой сон оказался реальностью, а не пустой картинкой из грёз. Я знаю, что бывают вещие сны, но всегда считал, что такие сны снятся только тем людям, которые обладают даром предвидения. Как бы то ни было, но совпадений слишком много, чтобы все это считать случайностью.
Поиски Мюллера нужно проводить неофициально на виллах, прилегающих к району аэропорта. Нормальный человек никогда не будет искать убежища в районе последней остановки. Так же думают и преследователи. И зря они так думают. Мюллер всегда отличался нестандартностью решений. Обращаться в полицию нельзя. Вполне возможно, что там до сих пор работают агенты гестапо, ведь Испания не была в числе победителей и побеждённых. Денацификация, дефашизация и решения Нюрнбергского трибунала её не касались. Испания вместе с Великой Албанией поддерживали фашистскую ось Рим – Берлин – Токио, но официально в состав гитлеровского блока не входили. И участие «Голубой дивизии» в Сталинградской битве почему-то прошло мимо внимания международного трибунала.
Мы начали подворовой обход. Я показывал фотографию Мюллера в цивильной одежде, говорил, что это мой родственник и просил рассказать, если кто-то видел его сразу после войны. Большинство людей просто пожимали плечами и говорили, что никогда не видели этого человека.
На одной вилле нам улыбнулась удача.
– О, да, я видел этого человека, – улыбнулся нам пожилой хозяин, – если сеньоры желают, то отвезу их туда.
– Конечно, желаем, – сразу согласился я, – мы вам даже заплатим за это.
– Но, но, сеньоры, – сказал мужчина, – я сделаю это совершенно бесплатно. Заходите в дом, приглашаю вас попить чай, а я пока подготовлю автомашину, путь предстоит не близкий.
Хозяин ушёл, а в комнату вошла дородная женщина с усиками над верхней губой. В руках она держала поднос с двумя чашками чая и с печеньем в маленьком блюдечке. Видно было, что это занятие для неё было не совсем привычным. Такие дамы встречались только в качестве надзирателей в женских тюрьмах, потому что поднос был поставлен на стол так же, как и чашка с баландой на узенькую деревянную полоску в окошечке камеры. Резко развернувшись, дама вышла из комнаты, и в дверях отчётливо звякнул механизм запираемого замка. При входе в комнату я машинально отметил металлические решётки с внешней стороны. Похоже, что мы в клетке.
– Что будем делать, Николаич? – шёпотом сказал дед Сашка.
– Ничего, – ответил я, – будем ждать.
Минут через двадцать дверь открыли, и вошёл хозяин.
– Вы извините, – примирительно сказал он, – Изабелла раньше работала надзирательницей в женской тюрьме, и она даже меня иногда запирает в моей комнате. Привычка – вторая натура. Отучаю её, отучаю и все без толка. Прошу, сеньоры, машина готова.
Мы вышли во двор. Около крыльца стояла старенькая «испано-сюиза», сверкая надраенной медяшкой на ободах фар.
– Прошу, – сказал хозяин, открывая дверку.
Не лимузин, конечно, не лимузин, но ехать можно. Машина завелась с полуоборота и проворно поехала по пыльным пригородным дорожкам. Я слабо ориентировался в мадридских пригородах, но примерное направление движения выдерживал – общий курс на юго-восток от аэропорта.
Минут через тридцать мы подъехали к двухэтажной вилле с высоким забором.
– Все, сказал хозяин, – дальше вы сами. Скажите, что вы приехали от Изабеллы.
Мы пошли к воротам, а наш водитель развернулся и укатил в обратном направлении.
Ворота нам открыл здоровенный парень с внешностью боксёра, с переломанным носом и хмурым взглядом.
– Что они, все в Испании какие-то «квазимоды», – подумал я и сказал привратнику, что мы прибыли от Изабеллы. Парень кивнул головой и показал в сторону парадного входа на виллу.
Человек с военной выправкой открыл нам дверь. Мы вошли в прихожую.
– Здравствуйте, мы от Изабеллы, – сказал я, и у меня вдруг все потемнело в глазах.
Очнулся я от того, что услышал голоса спорящих людей. Я лежал связанный в какой-то темной комнате, а голоса раздавались из соседнего помещения, откуда сквозь щёлку пробивался лучик света от электрической лампочки.
Разговор шёл на немецком языке.
– Что ты все врёшь, – бубнил голос, – наступление началось не шестнадцатого, а семнадцатого. Я это точно помню. У меня сильно болел живот, и я пошёл в лазарет за порошками. Санитар, Вернер, вы помните его, такой рыжий и здоровый, дал мне порошок и записал в тетради, что выдал мне порошок семнадцатого.
– Нет, наступление началось шестнадцатого в восемь утра, а твой Вернер дурак, он все время дни путал, – горячился другой голос постарше.
– И не в восемь часов наступление началось, а в девять, к вашему сведению, – снова забубнил первый голос. – Я видел, как лейтенант Нагель смотрел на свои часы, и ясно видел, что часы показывали девять часов.
– У твоего лейтенанта всегда часы неправильно шли, – сказал человек со старшим голосом, – я говорю, что наступление было в восемь часов, значит в восемь.
Ознакомительная версия.
