Манагуа, горячий апрель 1927-го. Очередного местного сукиного сына свергли, вместо него выскочили, словно из-под земли, еще трое. Разбираться поздно, в Окотале наши парни уже сражаются, корабли гвоздят с моря, нужно нанести последний удар.
– Кто-то должен сильно рискнуть, парни, – обращается к строю штаб-сержант. – Нужно сходить в гости к этим людоедам.
Шаг вперед делают трое, и я в том числе.
– Нам будет очень трудно договориться, – сказал мне через несколько дней Аугусто Сесар Сандино. – Вас, гринго, многие считают людоедами.
Во сне я ничего не боялся. Двадцать лет, капральский шеврон – и все пули пролетают мимо. Смущало лишь одно. Самым краешком сознания я чувствовал – нет, знал! – что даже здесь меня не оставили одного. Мертвый Николя Легран стоит рядом и тоже видит мой сон.
7
– Все рысью да рысью, – осуждающе молвил Яцек-ездовой. – Заморим коней-то! На шаг переходить надо, на шаг!..
Парень был не слишком разговорчив, но, видать, проняло. И в самом деле, шли быстро, средней рысью, упряжные еле успевали за строем. Как объяснил Яцек, для таких дел есть особые породы, так и именуемые – рысаки. Тачанку же везли обычные лошади из обоза. Колонна растянулась, передовые ушли чуть ли не к горизонту, повозки же заметно отставали. Пулеметный «поезд» катился как раз между основными силами и арьергардом.
Полк торопился. Доброволец Земоловский, лягуха зеленая, догадывался о причине. Лес остался позади, они в чистом поле посреди ясного дня. В синем весеннем небе – ни облачка, ни тучки. Уланы словно на ладони, на одну положили, вторая вот-вот прихлопнет.
После боя, недолго отдохнув, повернули назад, однако на поляну не вернулись, свернув на узкую лесную дорогу. Где-то через полчаса их встретил дозор, и полк вновь собрался вместе. А потом был привал, но уже не в лесу, а на опушке. Поспать дали только пару часов, и – марш! Полевая грунтовка, яркий солнечный свет, пот на лице, обиженное лошадиное ржанье. 110-й полк, словно сняв шапку-невидимку, двигался точно на юг.
Перед маршем хмурый дядька Юзеф обмолвился, что от пехоты они оторвутся, кавалерии у большевиков мало, а от авиации Черная Богородица Ченстоховская убережет. Пока что берегла, лишь однажды в небе появился самолет, но в самой выси. Так и улетел, не снижаясь. Бывший гимназист рассудил, что фронт откатился далеко на запад, а ведь на западе Варшава.
Горн подал свой звонкий голос. «Прива-а-ал!» – пролетело над колонной. Яцек-ездовой облегчено вздохнул и натянул вожжи.
– Тр-р-р-р!..
– Уланы 110-го, мои боевые товарищи! – гремело перед строем. – Мы не сдались – и не сдадимся! Разведка доложила, что на западе находятся крупные силы противника, нам не прорваться.
Полевой кухни уже нет – бросили. Повозок всего две, одна с ранеными, вторая хозяйственная, с «интендатурой». В строю – сотня с невеликим довеском. Пан майор горячит коня, сабля в руке, фуражка сдвинута на затылок.
– Я принял решение двигаться в направлении Свентокшиских гор, там густые леса, они нас укроют. Будем действовать по-партизански, громить тылы врага, помогая нашей армии, защищающей Варшаву. Вчера мы взяли пленных, и они подтвердили: Варшава держится!
– А-а-а-а! – тяжелой волной прокатилось по строю. – Варшава! Польша! Польша!
– Самое дорогое для поляка – честь! Не посрамим могилы предков! Впереди новое Чудо на Висле – и мы поможем свершиться этому чуду!..
Вокруг кричали, солнце блистало на острие майорской сабли, но бывший гимназист оставался странно спокоен, словно перед ним белый киноэкран, по которому скользили цветные тени. Теперь он ясно понимал: это не его война. Воевать он хотел, но, не так, совсем иначе. Однако жребий брошен, вызвался быть добровольцем – будь им до конца. Большевики – враги, а это главное.
– Левое плечо вперед – марш! В походную колонну!.. Справа по два!.. Набрать повода!.. Рысью.
Яцек-ездовой привстал, взял в руки вожжи.
– Ма-а-а-арш!
Копыта ударили в землю. Тачанка дернулась, слегка подпрыгнула.
– Песню-ю-ю!..
Нет такой деревни, Нет такой сторонки, Где бы не любили Улана девчонки.
Эй, эй, уланы,
Балованные дети,
Не одна паненка
Попадет к вам в сети. [15]
Пели лихо, истово, от всей души. Доброволец Земоловский пожалел, что не знает слов. Храбрые парни! В окружении, во вражеском тылу, почти без всяких шансов.
Бабка умирала
И шептала: «Боже!
Будут ли уланы
На том свете тоже?»
Едет улан, едет,
Конь под ним гарцует,
Убегай, девчонка,
А то поцелует.
Эй, эй, уланы,
Балованные дети.
И тут, заглушая лихую песню, послышался гул моторов. Два самолета с красными звездами на крыльях упали прямо с небес. Прошлись над колонной на бреющем, развернулись. Пулеметные очереди прочертили пыльный след. Люди и кони уцелели, но песня умолкла.
– Стой, курва маць! – проорал из заднего «вагончика» дядька Юзеф. – Зелень, сюда! Живо, живо!..
Он соскочил на дорогу, пытаясь вспомнить, что сказано в наставлении о стрельбе по воздушным целям. Что-то было, только вот что именно.
– Ленту! Ленту держи!..
* * *
С русской колонной столкнулись где-то через час. Вначале послышалась стрельба, затем стали видны дозорные, гнавшие коней галопом. Тачанка теперь ехала впереди, как и велит боевой устав. Никто не удивился, за это время полк обстреляли уже дважды. Сначала с воздуха, изрядно проредив ряды, потом из недалекой рощи, случившейся по пути.
Их рейд – уже не тайна. Враг вцепился и не отпустит.
– К бою-ю-ю!
Доброволец Земоловский соскочил на дорогу, чтобы не мешать Яцеку разворачивать их «поезд». В полку были еще два пулемета, тоже «браунинги», но легкие, образца 1928 года. Вся надежда на тачанку, дядька Юзеф уверял, что в бою станковый пулемет заменяет сотню бойцов.
Дозорные, пыля, проскакали мимо, и он увидел русских. Колонна рассыпалась в цепь, а вокруг все то же ровное поле.
– Строй фронт! – ударил тяжелый бас.
Конь пана майора вынырнул из пыли. Все уланы надели каски, но Хенрик Добжаньский был по-прежнему в парадной фуражке с белым орлом. Сабля наголо, ворот мундира расстегнут.
– К атаке!
Полк разворачивался из колонны в строй. В XX веке уланы стали ездящей пехотой, но если к горлу подступит.
Под негромкую ругань вахмистра Высоцкого бывший гимназист готовил пулемет к стрельбе. Заправить ленту, проверить, еще раз проверить.
– Короткими очередями – огонь!
– Рдах! Рдах! Рдах! – деловито откликнулся станковый Ckm wz.30. – Дах! Рдах-дах!
Исчезло поле, дорога тоже исчезла, осталась лишь пулеметная лента. Фильм о войне, крупный план.
– Рдах! Дах! Рдах!
Под ухом довольно заворчал дядька Юзеф. Кажется, они стреляют не зря. Чистое поле, от пуль не спрятаться.
– Атака! Марш! Марш!..
Земля дрогнула. Неровный строй улан помчался вперед. Пулемет сейчас не помощник, тачанке за всадниками не успеть.
– Будя пока!..
Вахмистр Высоцкий оторвал пальцы от пулемета, хлопнул второго номера по плечу.
– Хорошо хлопцы пошли! Сейчас москалей в пень порубают, попластают от уха до седла. От уланов не уйти! Яцек, разворачивай, дальше двинем.
Бывший гимназист оглянулся. Слева еще шла стрельба, справа уже бежали. Но от конницы в поле не скроешься, солнце сверкало на саблях, уланы настигали, рубили, мчались дальше, снова рубили.
Добровольцу Земоловскому вновь почудилось, что он смотрит фильм о давней войне – той, что была при Наполеоне или вообще Тридцатилетней. Вот вам и XX век! Что делать будете, панове большевики?
