свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.
– Сделаю, господин, – обещал Сыч.
– Ёган, ты со мной, – продолжил Волков.
– А куда мы, господин? – спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.
– К художнику, мне нужен герб. Я видел вывеску неподалеку.
Не успел он тронуться, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:
– Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя в нем видела.
Волков поглядел на девочку внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но, видно, он ее не отпускал.
– Нужно ли? Мало ли снов снится.
– То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший или раненый, а на вас монах смотрел.
– Монах? Наш монах? – спросил кавалер.
– Не наш, злой монах.
– Какой еще злой?
– Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен, как змея.
Теперь кавалер уже не был так недоверчив.
– Злой монах, говоришь? – задумчиво переспросил он. – Ладно, возьми шар, погляди в него.
Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шли от собора в трактир.
– Ведьма она, господин, ох, ведьма, – начал Ёган, – я вот…
– Молчи, дурень, стоишь орешь на всю улицу, – оборвал его кавалер. – Пойдем к художнику.
Художник был беден и молод, Волков оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но хозяин упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.
Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
– Каков будет щит? – спросил художник и тут же начал рисовать.
– Кавалерийский треугольник.
– Цвета: Один? Больше?
– Два. Голубой и белый, – отвечал кавалер не задумываясь.
– Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь – небо, верность, честность. Серебро – благородство и чистота. Как рассечем?
– По горизонту, белый – сверху.
– Мех, пояса, перевязи?
– Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
– Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
– Да? – Кавалер на миг задумался. – А вороны часто встречаются?
– Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон – символ мудрости и течения времени.
– Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
– Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, – закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
– Сделайте ворона пострашнее.
– Сделаю ему рубиновое око.
– Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
– К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
– Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? – предложил художник. – У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
– Да, мне это нужно, – согласился кавалер. – Штандарт и пару сюрко.
– Попоны для коней в ваших цветах.
– Лишнее.
– Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
– И ни днем больше, – сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча, и от Пилески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
– Чертов мошенник, – после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, – надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
– Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на кавалера уже не столь злобно, как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, словно это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он ощущал беспокойство. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, – уговаривал он себя, – главное в любой кампании – это правильно подготовиться к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
– Велено передать вам, господин кавалер, – с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. – Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады и принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
– А что за монахи были? Какого ордена?
– Мне этот орден неизвестен, – отвечал трактирщик. И повторил: – Велите открыть?
– Нет, – сухо ответил Волков.
– Как нет, давай, Фолькоф, отведаем монастырского винца! – крикнул Скарафаджо.
– Нет, – еще тверже отвечал кавалер.
– Господин сказал нет – значит, нет, – хлопнул по столу нетрезвый Ёган, – не надо, вот так вот… Нас уже один раз пытались отравить вот так же… Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие-то непонятные монахи… Мальчишка один выпил вот такого винца и фить… – Ёган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, – и на небесах.
Трактирщик, явно не ожидавший такого развития событий, опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:
– А на вид такие приличные монахи были.
И ушел.
– Фолькоф, неужто ты испугался, – храбрился Роха, – хочешь – я попробую это вино первым?
– Ёган, – сказал кавалер, – отнеси вино в мои покои.
Ёган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо, почти шептала:
– Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях, ждет вашей смерти. Стекло сказало.
Волков кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:
– Есть будешь?
– Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.
– Ступай, спасибо тебе.
– Вам спасибо, господин, – отвечала Агнес, вставая.
Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении,
