Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Ознакомительная версия.

Моя рациональная часть сознания, испорченная полученным консервативным медицинским образованием, говорила мне, что это только физическая оболочка, которая уже никогда не станет той, что я любил.

А нерациональная часть, которая определяла мою жизнь с детства, — перебирала в памяти забытые в веках знания, прочитанные книги и неясные убеждения.

Я, по-прежнему, медленно брел в тишине ночного зимнего леса.

Рано утром я посмотрел на прекрасные черты её лица, застывшие в вечности, и понял, что просто обязан сохранить её.

Она должна жить вечно, потому что она — Богиня!

Для начала я позвонил на работу и взял отпуск на две недели — этого времени мне должно хватить. Затем занялся приготовлениями: только имея все в наличии, можно приступать к важному действию — сохранению тела любимой женщины.

Сначала я приготовил место, где она будет находиться всегда. Кладовка в дальней комнате — я вынес всё из неё, сложив аккуратной кучей в углу. Потом, позже я разберу это барахло. Помещение небольшое, примерно три метра на полтора, но вполне хватит для склепа. Далее пришлось тяжело потрудиться: хоть ванна в туалете не чугунная, мне понадобилось много усилий, чтобы перетащить её в кладовку. Одному и по возможности без лишнего шума, мне пришлось нелегко, но я справился. Плотно законопатив сливное отверстие, я посмотрел на будущее ложе моей Богини — пусть оно убого и приземлено, пусть оно не соответствует её статусу, но я уверен, что неважно, как выглядит место, где Её тело будет пребывать вечно.

Она украсит собой любое место.

Вернувшись в комнату, где она лежала на диване, я долго смотрел на её обнаженную красоту, словно впитывал в себя то, что видели глаза. Я просил прощения, что приходится осквернять её тело, но по-другому нельзя. Даже в древности люди совершали этот ритуал с теми, кого считали Богами.

Я перенес тело на пол, на предварительно расстеленную клеенку.

Я приготовил инструменты, эмалированный таз и стеклянную пятилитровую банку с широким горлом. Впереди очень необходимое действие, но и самое неприятное — и для меня, и для неё.

Надев резиновые перчатки, я в некотором роде упаковал свое сознание в латекс — так легче осквернять божественное тело. Я как бы отгородился оттого, что делают мои руки, и таким образом, сохранил свое сознание в неприкосновенности. Хотя, когда скальпель в первый раз прикоснулся к коже, я почувствовал всем своим существом святотатство содеянного мною. Тем не менее, я продолжал делать то, что необходимо. В своем сознании я непрерывно бормотал священный текст, хранившийся в памяти:

Я мысленно говорил, а руки делали дело. Я широко рассек кожу живота над лоном, и, где рукой, где скальпелем, разрывая и рассекая ткани, добрался до брюшной полости. Постепенно извлекая, выкладывал петли кишечника в таз, заняв его полностью за какие-то десять минут.

Далее — желудок: погрузив по локоть в отверстие правую руку со скальпелем, зажатым между пальцами, на ощупь, я отсек желудок от пищевода. Когда знаешь, как расположены внутренние органы в животе, это не так уж сложно. Да, я мог разрезать живот Богини по другому, и мне было бы легче извлекать её внутренние органы, но — таков ритуал. И так больше шансов, что тело Богини сохранится для её будущей жизни в Тростниковых Полях.

Затем — печень: я чувствовал рукой её бугристую поверхность, когда искал то место, которое держит орган, а, вытащив его, увидел синюшность измененной ткани. Этот орган я сложил в стеклянную банку. Следующие органы — поджелудочная железа и селезенка — последовали в таз.

Я смотрел на ввалившийся живот и улыбался — я смог сделать то, чего боялся. У меня получилось. Дальше пошло лучше. Я вычистил живот от крови и желчи, зашил его, старательно сопоставляя края раны, так что шов стал еле заметен.

Старательно обтер тело влажной губкой, затем сухим полотенцем и перенес Богиню в её ложе.

Главное сделано. Точнее, самое сложное и ответственное дело.

Ночью в 303-ю палату экстренно поступил пациент. Прежде чем идти к нему, я просматриваю историю болезни, заполненную дежурным врачом. Больной оказался в некотором роде коллегой — врач-патологоанатом. Предварительный диагноз — язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Быстро прочитав собранный анамнез и жалобы больного, я задумчиво закрываю карту. Похоже на то, что Лариса, дежурившая этой ночью, ошиблась. Но, ничего не сказав, я иду в палату, — не увидев пациента, я не могу делать какие-либо выводы о работе коллеги.

Когда я вхожу, больной медленно поворачивает голову в моем направлении, и я вижу глаза, в которых легко читается обреченность. Человек уже перестал бороться, покорно принимая тот удар, который приготовила ему судьба или Бог, в которого он не верит.

— Степан Афанасьевич, рано вы сдались, — говорю я, улыбнувшись пациенту, и не увидев реакции на улыбку, понимаю, что прав в своих предположениях.

— Скажите мне, Степан Афанасьевич, сейчас есть боль в сердце? — спрашиваю я, подходя к нему и заглядывая в глаза.

Он молчит, даже не пытаясь открыть рот, и смотрит на меня долгим пронзительным взглядом, и, в следующую секунду я понимаю, что он уходит. За то быстротечное время, что я смотрю в его глаза, я многое вижу, прикоснувшись к уплывающему сознанию — его сердце делало последние попытки перегнать кровь в сосуды, а в мыслях уже наступило успокоение.

Я делаю то, что должен сделать, хотя понимаю бессмысленность своих действий. В данном случае пациенту уже никто не мог помочь. Он сам не хочет вернуться.

Крикнув в коридор призыв о помощи, я стаскиваю безжизненное тело пациента на пол, запрокидываю голову и начинаю стандартные реанимационные мероприятия — непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Я знаю, что Мехряков Степан Афанасьевич, доктор-паталогоанатом с тридцатилетним стажем, примерный семьянин и любящий отец, умер от обширного инфаркта миокарда, и оживить его никому не удастся, но, несмотря ни на что, делаю то, что обязан делать в данной ситуации.

Когда через пять минут меня сменяют подоспевшие реаниматологи с необходимым оборудованием для интубации и дефибриляции, я отхожу в сторону, — сыграв свою роль в этом представлении, я удаляюсь обдумать то, что увидел в глазах умирающего доктора.

Ознакомительная версия.