действиями Осирис протянул руку.
Открытая ладонь. Так много для человека, чья жизнь начиналась в лучших Домах. В глазах мужчины не было злости или пренебрежения. Мягкие черты лица, грустная полуулыбка, пробивающаяся на светлых волосах седина и очки-половинки. Даже край Книги, торчащей из кармана, производил лишь лучшее впечатление. И не скажешь, что этот человек так же, как и мы, большую часть своей жизни проводит с трупами. Известный среди людей еще со времен моего детства в Доме Рабоса как «доктор смерти», участник Бесконечной Войны, Георг Уильямс стал первым сегодня, протянувшим руку некроманту. Я стащила перчатку и пожала теплую шершавую ладонь. Осирис, завершающий жизненный цикл, сто-сто двадцать лет, обожает шоколадный пудинг. Теперь пришло мое время грустно улыбаться.
— Доктор, было бы приятнее, если при других обстоятельствах.
Я замялась. Кажется, что не говорила с обычными людьми целую вечность.
— Можно просто Георг. Не стесняйтесь, коллега, спрашивайте все, что необходимо, — размыкая рукопожатие, снова улыбнулся мужчина.
— Скажите, Георг, что вам известно о разнице между энергией и жизнью?
Мужчина удивленно приподнял брови.
— Энергия имеет магическую природу, а жизнь — физическую. Если первое можно назвать даром, то второе — совокупностью биологических процессов внутри организма. После смерти энергия не покидает тело сразу, тогда как жизни после остановки биологических процессов больше нет. И если энергия одного человека применима к другому, это можно увидеть по следам.
— Да, все верно, — я кивнула, оглядываясь на тело, — только и с жизнью на самом деле то же самое. Прикасаясь к чему-либо, даже никак не воздействуя энергией, мы оставляем жизненный след. Точно, как отпечаток пальцев, ДНК, следы пота, даже если ты коснулся в перчатках, ты воздействовал своим физическим телом на другое.
— Теория, которая давно была отвергнута, — доктор задумчиво посмотрел на свои руки, а после недоверчиво на меня.
Я кивнула снова.
— На самом деле нашла свое подтверждение среди некромантов. Просто след не энергии, а жизни может увидеть лишь тот, кто и магию творит не за счет энергии, а за счет собственных жизненных сил.
Георг задумчиво потер подбородок. Конечно, он это знал. Магия, считавшаяся запрещенной. Без преобразователя Книги, съедающей самого владельца. Магия жизни, открывающая простор для тех, чьей энергии не хватало для сотворения волшебства.
Да, и не скажешь по нему, что отмерил две стандартных жизни любого человека. Не Осириса. Но и его век, к сожалению, скоро подойдет к концу.
Никто не мог объяснить, почему, проживая сто двадцать — сто тридцать лет, любой Осирис вдруг стремительно старел. Говорят, что до Бесконечной войны было не так. Но сейчас от первых следов и до перехода к Безмолвной проходило не больше года. Старческих морщин на лице Доктора еще было не заметно, но тревожная седина висков горела красным сигналом к началу перехода. Да сохранит тебя Всевышний еще на этой Земле.
— А теперь плохие новости. Пузырь энергии истощен, но его целостность не нарушена, — пожав плечами, я развела руки в стороны. — Даже при болезни остаются дыры, вы же знаете. Когда жертва защищается, используя жизненный потенциал, вообще образуется разрыв с грубыми острыми краями. Когда к ней применяется посторонняя энергия — следы смешивания. В ходе обычной жизни энергетический слой меняется, становится неоднородным. Иначе бы не нужны были преобразователи. А здесь — ничего. Будто в естественный ход вещей не просто никто не вмешивался, а откатил время назад и вернул жертву в состояние младенчества.
Растерянность во взгляде Доктора. Спокойный кивок Лео. Самое страшное еще впереди, Вел. Я собралась с силами.
— Но и это не самое страшное. Никаких следов жизни, кроме как от осмотра, я не обнаружила, — я потерла уставшие глаза.
— Подождите, но как это возможно? Если любое воздействие оставляет след? — Доктор недоуменно снова поднял на меня взгляд.
Сцепив руки в замок, я заставила себя не отводить взгляд. Костяшки пальцев побелели.
Георг понял.
— Этого не может быть. Но вы же живые люди, разве нет? — он наклонил голову набок, будто пытался подглядеть какую-то тайну, скрытую за моими зрачками. Пронзительный взгляд.
Я не выдержала и отвернулась. Что можно говорить, а что запрещено — не моя забота. Обладая большим видением и проходимостью жизни выше среднего, решать, что разглашать, а что нет, явно было не мне. Старший рядом, Он приставлен контролировать и защищать. А я — просто инструмент.
— Конечно, Доктор, — спас мое положение Лео, вовремя подошедший и закрывший меня плечом, — но мы управляем материей жизни. И поэтому наши потоки строго контролируются и не оставляют следов. В противном случае, с таким расходом жизни мы бы умирали каждый месяц.
— То есть ваше однозначное заключение — что это сделал тот, чьи прикосновения не оставляют вмешательства жизни? Некромант?
Лео тронул меня за плечо. Моя миссия. Старший не вмешивается, не трогает жизненные потоки. Он ценнее. Поэтому ничего и не может увидеть и сказать. Тишину можно было резать ножом. Кажется, что сейчас хорошо слышно, как несуществующий ветер шевелит волосы на затылке. Да, Доктор. Я очень хочу сказать, что — да. Но и тогда мне не ясно, как оболочка осталась целой. Надо решать проблемы по мере их поступления. Есть все же мизерный шанс. А раз так — не собираюсь брать на себя ответственность за гонение всей общины назад в небытие. Уж простите меня.
— Конечно, нет. Раз этому смогли научиться некроманты, то мог и еще кто-то. Я не хочу быть однозначна в выводах, пока не увижу все тела. Лилиан сегодня может нам помочь только одним способом. Но для него нам нужно разрешение родных, запрос детектива, его присутствие и что-нибудь поесть, — я замялась, неловко поправляя рукой майку.
В животе очень давно ничего не было, а расход жизни за сегодня уже превышал обычную дневную норму.
На этот раз кивнул уже Доктор, отирая пот со лба платком.
Жутко хотелось пить. В тени деревьев стоял катафалк, около которого я собиралась поискать воду. Двое привалились к стволам деревьев и о чем-то увлеченно разговаривали. Все вокруг не торопясь сворачивались, и лишь эти ребята смеялись и ждали, пока мы закончим свою работу. Есть! Пластиковая бутылка блеснула на солнце в руках одного из Рабосов. Да, кем же еще могут работать дети, которых выращивали для войны. Рука автоматически потянулась к шее. Шрам с номером чесался каждый раз, когда вблизи были братья. Все в Доме Рабоса — братья и сестры. Нас очень убедительно учили, чтобы непослушные сиротки это запомнили.
Воспоминания нахлынули горячей волной. Запах паленой плоти, стоявший в приемной. Бритые детские головы. Ледяная вода Исиды,
