Мой дар – спасение.
Мой дар – Инферно.
Засим я шепчу «аминь»… и совершаю свой последний шаг – в бездну.
Воспоминания всплыли медленно… как пузырьки из тьмы бездонного колодца.
Таинственная незнакомка.
Роберт Лэнгдон смотрел на нее через реку, бурные воды которой были красны от крови. Женщина стояла на другом берегу, повернувшись к нему, – неподвижная, величественная. Ее лицо было скрыто вуалью. В руке она держала голубую повязку – таинию, а затем подняла ее, отдавая дань уважения морю мертвецов у своих ног. В воздухе был разлит запах смерти.
Ищите, прошептала женщина. И найдете.
Ее слова будто раздались прямо у Лэнгдона в голове. «Кто вы?» – крикнул он, но не услышал собственного голоса.
Время уже на исходе, прошептала она. Ищите, и найдете.
Лэнгдон шагнул к реке, но понял, что не сможет перейти ее вброд: эти кроваво-красные воды были слишком глубоки. Когда он снова поднял глаза на незнакомку, тел у ее ног стало гораздо больше. Теперь их были сотни, а может, и тысячи – некоторые, еще живые, корчились, умирая в немыслимых муках… извиваясь в языках пламени, задыхаясь в экскрементах, пожирая друг друга. Над рекой разносились их страдальческие вопли, умноженные эхом.
Незнакомка двинулась к нему, протянув вперед грациозные руки, точно молила о помощи.
«Кто вы?» – снова выкрикнул Лэнгдон.
В ответ женщина подняла руку и медленно отодвинула вуаль. Ослепительно красивая, она была старше, чем ожидал Лэнгдон, – наверное, лет шестидесяти или чуть больше, статная и крепкая, как неподвластная времени статуя. У нее были волевой подбородок и глубокий проникновенный взгляд, длинные серебристые локоны рассыпались по плечам, а на шее висел амулет из ляпис-лазури – змея, обвившая посох.
Лэнгдон почувствовал, что знает ее… и доверяет ей. Но откуда? Почему?
Она указывала на чьи-то ноги, торчащие перед ней из-под земли, – очевидно, они принадлежали какому-то несчастному, закопанному по пояс вниз головой.
На его бледном бедре была выведена грязью одна-единственная буква – «R».
Что это значит? – подумал Лэнгдон. Может быть… Роберт? Неужели это я?
По лицу женщины ничего нельзя было прочесть. Ищите, и найдете, повторила она.
Внезапно вокруг нее вспыхнуло белое сияние… оно становилось все ярче и ярче. Все ее тело задрожало крупной дрожью, затем раздался оглушительный взрыв – и оттуда, где она только что стояла, разлетелись во все стороны тысячи световых осколков.
Лэнгдон очнулся с криком.
В комнате горел свет. Вокруг никого не было. В воздухе резко пахло спиртом, и где-то рядом размеренно, в такт его сердцу, попискивал медицинский прибор. Лэнгдон попытался двинуть правой рукой, но его остановила острая боль. Он посмотрел вниз и увидел, что к его локтю прикреплен резиновый шланг капельницы.
Сердце его забилось быстрее, и прибор, тут же пустившись вдогонку, запищал чаще.
Где я? Что произошло?
Затылок Лэнгдона глодала тупая, ноющая боль. Он осторожно поднял свободную руку и попробовал на ощупь определить ее источник. Скользнув под спутанные волосы, его пальцы наткнулись на твердые бугорки швов, покрытых запекшейся кровью. Их было не меньше десятка.
Лэнгдон закрыл глаза, стараясь вспомнить, в какой переплет он угодил.
Ничего. Полная пустота.
Думай.
Ни одного проблеска.
В дверь торопливо вошел человек в докторском халате, явно встревоженный участившимися сигналами кардиомонитора. У него были клочкастая борода, густые усы и добрые глаза, излучающие заботливое тепло из-под мохнатых бровей.
– Что… случилось? – кое-как выговорил Лэнгдон. – Я попал в аварию?
Бородач поднес палец к губам, а затем выскочил обратно в коридор и крикнул, подзывая кого-то.
Лэнгдон повернул голову, но в ответ на это движение ее пронзила резкая боль. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, дожидаясь, пока боль утихнет. Потом очень медленно и осторожно оглядел свою палату, обставленную с аскетической простотой.
В палате находилась только одна кровать – его. На тумбочке – ни цветов, ни визитных карточек. Неподалеку Лэнгдон увидел свою одежду в прозрачном пластиковом пакете. Она была заляпана кровью.
Боже мой! Должно быть, дело серьезное.
Все так же осторожно Лэнгдон покосился на окно рядом с кроватью. За ним стояла тьма. Ночь. На стекле маячило только его собственное отражение – усталый, мертвенно-бледный незнакомец, опутанный трубками и проводами, в окружении медицинских приборов.
В коридоре зазвучали голоса, и Лэнгдон снова перевел взгляд на дверь. Бородач вернулся, на сей раз в сопровождении женщины. На вид ей было чуть за тридцать – в голубой врачебной форме, светлые волосы забраны сзади в увесистый хвостик.
– Я доктор Сиена Брукс, – сказала она, улыбнувшись Лэнгдону с порога. – Сегодня я работаю с доктором Маркони.
Лэнгдон слабо кивнул.
Гибкая и высокая, доктор Брукс передвигалась уверенным шагом спортсменки. Даже свободная казенная одежда не могла скрыть грациозности ее фигуры. Насколько Лэнгдон мог судить, она абсолютно не пользовалась косметикой, однако лицо ее выглядело на удивление свежим и гладким – его безупречность нарушала разве что крошечная родинка над верхней губой. Ее карие глаза смотрели на редкость проницательно, точно им довелось наблюдать много такого, с чем редко успевают столкнуться на жизненном пути люди ее возраста.
– Доктор Маркони не слишком хорошо говорит по-английски, – пояснила она, усаживаясь рядом, – поэтому он попросил меня заполнить вашу больничную карту. – За этим последовала очередная улыбка.
– Спасибо, – прохрипел Лэнгдон.
– Итак, – деловым тоном продолжала она, – ваше имя?
Ему пришлось собраться с мыслями.
– Роберт… Лэнгдон.
Она посветила ему в глаза маленьким фонариком.
– Кем работаете?
Ответить на этот вопрос оказалось еще труднее.
– Я профессор. Преподаю историю искусств и символогию… в Гарвардском университете.
Изумленная, доктор Брукс опустила фонарик. Ее бородатый коллега, похоже, удивился не меньше.
– Вы… американец?
Лэнгдон смущенно пожал плечами.
– Но это же… – Она помедлила. – Вчера вы поступили к нам без документов. На вас был пиджак из харрисовского твида и туфли «Сомерсет», и мы решили, что вы англичанин.
– Я американец, – уверил ее Лэнгдон, не чувствуя в себе сил объяснять, почему он отдает предпочтение одежде хорошего качества.
– У вас что-нибудь болит?
