Евгений Филенко - Энигмастер Мария Тимофеева

Как ты уже поняла, мое дальнее путешествие завершилось благополучно. Я прибыла к месту назначения, удачно избежав приключений и передряг, которые ты мне предрекала. Ну, возможно, все еще впереди… Я уже приняла душ, позавтракала, мне хорошо и покойно. И меня почти не укачивает!

Сейчас самое время написать какую-нибудь особенно изящную фразу, чтобы ты поняла, насколько серьезно я отношусь к твоему пожеланию больше внимания уделять литературным упражнениям и в частности – эпистолярному жанру. Ну так изволь: за сим остаюсь преданнейшей и любящей вашей дочерью. Вот.

Целую и обнимаю. И тебя, и папу, и всех, кто случится поблизости.

Ваша Маша.

P. S. Правда, смешно получилось?»

Маша отправила письмо, подождала немного и набрала мамин код.

– А я тебе письмо написала.

– Вижу, – сказала мама. – Я уже прочла. Могла ли я не прочесть?.. Хорошее письмо. Особенно интересным у тебя получился кракен. Как живой! Что особенно радует в этом письме: то, что оно длинное. Хотя и с ошибками.

– Где?! – закричала Маша.

– «Засим» пишется слитно, solecito[3].

– Ты уверена? – спросила Маша недоверчиво.

– Я проверила по словарю, – сказала мама, для которой русский язык не был родным. – И теперь уверена совершенно.

– А мне захотелось раздельно. Я так услышала! Ты сама говорила…

– …что живой язык не является чем-то застывшим и раз и навсегда формализованным. Но это не тот случай. Не переживай, солнышко. Ведь ты еще только на пути к совершенству.

– А я хочу достичь его как можно скорее.

– Ты же знаешь: совершенство недостижимо. Еще никому не удавалось его достичь.

– Но попытаться-то можно…

– А мы только тем всю жизнь и занимаемся. Разве нет?

Спорить с мамой было нелегко, да и не хотелось. В конце концов, она была права. Как всегда, впрочем.

– Расскажи, что у вас творится дома, – попросила Маша.

– За те двое суток, что тебя там не было, ничего особенного. Хотя… – и мама начала рассказывать про папу, про кошек и про свою работу.

Маше сразу захотелось домой. Она поняла, как сильно соскучилась. Так с ней всегда бывало в первые часы после прибытия на новое место. И с этим нужно было что-то делать, чтобы не раскиснуть окончательно.

– Ответьте мне, мастер, – сказал Антонов. – Только честно, без ложного пафоса. Вам здесь не надоело?

Яровой грузно заворочался в кресле пилота и что-то буркнул под нос. Кресло было тесновато: от природы не обиженный габаритами, в скафандре высшей защиты, модель «Сэр Галахад» образца 130 года, Яровой выглядел бронированным борцом-сумоистом перед заслуженным выходом на пенсию.

– Я не расслышал, – откликнулся Антонов. – Иногда вы орете так, что уши закладывает, а иногда тихи и нежны, просто диву даешься.

– Я не ору, – сухо сказал Яровой. – У меня голос такой грубый.

– Не обижайтесь, это всего лишь незатейливый юмор.

– Я не обижаюсь, – ответил Яровой. – Просто не вижу станции.

– Сейчас увидите. Куда она может деться в пустыне? Но, возвращаясь к волнующей теме: если вам интересно, я могу ответить…

– За себя, – проворчал Яровой.

– Ну разумеется… Мне здесь надоело, и я не боюсь в этом признаться. Мне надоело здесь к вечеру первого же дня. Более скучного места, чем этот затхлый мирок, я в жизни не встречал. Это можно сравнить только с Вегасом.

Яровой хмыкнул.

– Что вас удивляет? – непримиримо спросил Антонов. – Я не сравниваю природные условия или степень окультуренности – хотя говорить о культуре Вегаса в превосходных степенях я бы тоже не рискнул… Что способно навевать скуку? Однообразие. И там и тут его навалом. Только в Вегасе оно окрашено в яркие тона попугайного свойства. А тут оно ведет себя честно, не маскируется, является во всем своем блеске… точнее в полном отсутствии такового. Скажете, не так?

– Я все еще не вижу станции.

– Скучный вы человек, мастер. Я слышал о том, что вы скучны, но не ожидал, что до такой степени. Мы перевалим еще пару серых унылых дюн, и вы увидите свою ненаглядную станцию.

– Мы уже должны быть на месте, – задумчиво сказал Яровой.

– Как вы сегодня словоохотливы. И даже склонны к незатейливым шуткам.

– Это не шутка, – ответил Яровой. – Снижаемся.

Гравикуттер, небольшой транспорт для миров с явным дефицитом или полным отсутствием газовой оболочки, похожий на яйцо с хвостиком, описывал круги над впадиной, со всех сторон окруженной песчаными валами. Впадина не без претензий носила имя «Чаша Сократа». Если бы Сократу предложили пить отраву из чего-то подобного, он был бы еще, наверное, жив. Исследовательской станции «Марга-Сократ» надлежало находиться именно здесь, в окружении нехитрого вспомогательного оборудования, как то: антенна дальней связи, топографический модуль, несколько стационарных атмосферных сканеров и ангар для куттера, блимпа, который доставил людей на планету Марга с галактического стационара «Тинторера» и в назначенный срок должен был туда же вернуть, и парочки универсальных роботов.

Ничего из перечисленного не было и в помине.

При полном молчании экипажа куттер плавно опустился на то место, где еще утром была посадочная площадка – пятачок из песка, домовито сплавленного в такыр, – и застыл на раскинутых лапах, сильно накренившись.

– Осторожнее отстегивайтесь, – предупредил Яровой, но с опозданием.

Антонов уже высвободился из страховочных захватов и, не удержавшись на покатом полу, с грохотом въехал шлемом в борт.

– Я такой неловкий, – объявил он с гордостью. – А зачем мы сели именно здесь?

Яровой уже стоял снаружи, возле сдвинутой двери куттера, по колено увязнув в песке, и озирался.

– Очевидно же, что станции здесь нет, – продолжал Антонов, неловко выбираясь наружу.

В чрезвычайно разреженной атмосфере Марги, которую и воздухом-то назвать язык не поворачивался, звуки распространялись весьма неохотно. То, что песок под ногами не производил привычного хруста, лишь сообщало происходящему дополнительный флер нереальности. Это было как вязкий и нисколько не сладкий сон.

– Это Чаша Сократа? – подозрительно спросил Антонов.

– Да, – помедлив, ответил Яровой. – Это Чаша Сократа.