— Можете сказать, как вас зовут? — спрашивает молодой человек, внимательно глядя на меня. — Я Молчанов, помните?
— Конечно, — говорю я. Кажется, я действительно вспоминаю. — Меня зовут Катя.
— Екатерина Алексеевна Плеткина? — переспрашивает старик.
— Да.
Тип у стены вполголоса матерится.
Молчанов бросает на него короткий строгий взгляд.
— Напомните ваш год рождения?
Я напоминаю.
— Род занятий?
— Студентка… Почему я не могу пошевелиться?
— Это в целях вашей безопасности, — торопливо говорит Молчанов. — Вы помните, что с вами произошло?
В голове низкий гул, многоголосый хор… Сложно думать, мысли плавны и текучи, как на границе между сном и явью.
— Мы были в кафе «Вернисаж», знаете, у реки? Где рынок для художников… Я и Оля. Отмечали сданную курсовую. А потом…
Память пронзает острая молния. Разбегается по телу разрядами электричества.
— Потом появился он. Сказал, что тоже художник, что хотел бы нарисовать нас. Да-да, мы поехали к нему. К нему в мастерскую…
— Можете назвать адрес? — торопливо спрашивает невзрачный тип.
— Да. Это в самом конце улицы, у перекрестка… Старые дома. Мы зашли во двор, потом спустились в подвал. Мы немного выпили в кафе, а потом еще у него… Он налил нам вина… И… О Господи!
Воспоминания приходят рывками. Бьют наотмашь. Я чувствую боль по всему телу, мышцы напрягаются, пальцы мелко дрожат, по коже бегут мурашки, к горлу подкатывает комок.
— О нет! Нет! Этого не может быть! Он подсыпал нам что-то. Оля отключилась. А я еще нет… Тогда он подошел к мольберту, взял с него… Нет, не надо! Пожалуйста, не…
— Вы запомнили улицу? — кричит, тараща прозрачные глаза, тип в костюме. — Улицу…
Слепой ужас давит, я кричу, но крик тонет в волнах тумана, вязкого как кисель, который наползает со всех сторон. Стены выгибаются парусом, силуэты людей дрожат, меняют форму, как в кривом зеркале…
Падаю, падаю в туман…
Тело бьет крупная дрожь, я не в состоянии пошевелится…
«Свяжись с операми срочно!!!» — гудит в голове чей-то хриплый бас. Мне что-то кричат, но я не слышу… Тишина.
Звенящая тишина. Только дыхание нескольких людей в тесной комнате. Только отрывистый стук сердца.
Я поднимаю веки, моргаю с непривычки. Вижу четверых. Это интересно. Видеть собственными глазами, так близко. Потянуться рукой и…
Жаль, я не могу двигаться.
Они заранее обезопасили себя.
— Тимур? — спрашивает меня самый молодой.
Я растягиваю губы в улыбке.
Пусть думает, что я и есть тот, кто ему нужен.
А я пока осмотрюсь. Здесь все такое интересное, такое новое для меня. Пожалуй, свет резковат. И еще клубы этого ядовитого дыма щекочут ноздри. Но главное, здесь очень интересн…
Я успеваю услышать, как старик говорит «вот опять», и туман накатывает волной, захлестывает меня со всех сторон…
Мускулы предельно напряжены, судорога, еще одна…
…эти четверо пялятся на меня.
Двоих я знаю. Старый пердун Минц, заслуженный мозгоправ, и его приятель Молчанов, совсем еще щенок, практикант. Жалкие трусливые людишки. И они меня, конечно, связали…
С ними двое каких-то молодчиков, незнакомые. Один, сидящий за столом, похож на снулую рыбину. Второй подпирает стенку, у него волчьи глаза, из-за ремня торчит рукоятка пистолета. Вокруг лампы вьются облака табачного дыма.
Я пытаюсь рывком подняться, но не могу даже сдвинуться с места, ремни держат крепко, я примотан к креслу вроде зубоврачебного.
— Развяжите меня! — говорю я.
— Тимур? — спрашивает Молчанов. — Вас зовут Тимур Колпин?
— Глаза разуй! — говорю я. — Кто ж еще?
Они таращатся друг на друга, переглядываются.
— Развяжите меня!
— Полученной информации должно хватить, — вполголоса цедит «волчара», обращаясь к Минцу.
Минц хватает своей веснушчатой лапой телефонную трубку.
— Петровский, зайди к нам… Ага, захвати.
— Что, успокоительным колоть опять? — догадываюсь я. — Не поможет. Вам уже ничего не поможет. Доберусь до вас… И тогда… Тогда вы испытаете на себе, что такое истинный Гнев Его. Он достанет вас, где бы вы ни находились! Он заставит вас тысячу раз пожалеть о том, что вы связались с Ним… Эй, ты, лупоглазый! Я тебя запомнил, слышишь?!
Они никак не реагируют, но мне этого и не надо. Судьба их давно предрешена.
— Вам уготована великая судьба! — улыбаюсь я. — Стать частью Его замысла. Стать частью Его прекрасного Проекта…
Появляется санитар, в руках у него шприц.
— Здорово, приятель! — улыбаюсь я. — Я помню и тебя. Ты встретишься с Ним первым. Он уже давно ждет этой встречи. Я говорил ему про тебя, и ты ему интересен! Ты интересен ему… Врубаешься, что это значит, ах-ха-ха!
Я смотрю в их жалкие лица. В них пока нет Страха. В них только равнодушие и брезгливая отстраненность.
Только Молчанов, этот мальчишка, слушает меня с интересом.
Но они переменят свое отношение, они пожалеют… Еще сполна вкусят настоящего Страха.
Я чувствую короткий укол в предплечье. Но им это не поможет. Уже не поможет. Им не удержать меня.
Бесконечно это продолжаться не может. В какой-то момент мне удастся собраться с силами, и тогда…
Все тонет в вязкой вате, и я слышу откуда-то издалека голос Минца:
— Вот так, в первом приближении… Теперь вы имеете некоторое представление…
— Нам необходимо провести более тщательные исследования! — вставляет Молчанов. — Счет идет уже на часы, и я настаиваю на форсировании…
— Санкция руководства еще не получена! — перебивает его тот «волчара», с пистолетом за поясом.
Все тонет в наслоениях ваты, голоса становится неразборчивее, глуше, глуше… Плыву сквозь туман. Но мне не страшно.
Я знаю, куда ведет меня этот туман. Возвращаюсь в Башню…
5«…В ходе расследования стажером Молчановым было выдвинуто предложение — приобщить к материалам следствия результаты психологического теста, вернее сказать, эксперимента, который был проведен с гр-ном Колпиным самим стажером М. и группой лаборантов Н-ского университета. Проводить тест предложено было на их территории, что было мотивировано нашей недостаточной оснащенностью (?!).
В ходе эксперимента были установлены дополнительные симптомы психической болезни гр-на Колпина и прояснились некоторые детали дела, о которых я сообщал в предыдущем отчете.
В частности, установлено количество ложных личностей (4), со слов К. составлено подробное описание произошедшего. Получено представление о его мотивациях. Его причастность к делу теперь уже несомненна. Но степень виновности и его вменяемость пока неочевидны.
