Теперь каждый раз по дороге с работы он ловил странное ощущение у себя в груди. Сосущая пустота. Чем ближе к последнему повороту перед домом, тем сильнее тянуло. Скорее всего, разболталась одна из деталей поддерживающего хомута. Но Гильермо хотелось думать, что во всем виновата она.
А точнее, ее лицо. Прозрачно-фарфорового цвета, с тонкой линией губ, с чуть вздернутым носиком и высоким лбом. Гильермо всё хотел заглянуть ей в глаза и узнать, какого они цвета.
Мимо прошагал патруль. В груди у Гильермо заныло, будто вонзили тупую игру… И тут же отпустило. Она вывернула из-за угла и пошла ему навстречу. Девять шагов, он считал. Первый, второй, третий… Вдруг над головой у девушки мигнул и через мгновение взорвался снопом оранжевых искр уличный фонарь. А она, замешкавшись, посмотрела вверх. И по щекам ее скользили радужные квадратики света, а под ногами расцветал блестками асфальт.
Гильермо даже остановился. Он оперся о стену, чтобы не упасть, и, прикрыв глаза, мерно раскачивался в такт своим мыслям. Они бежали слишком быстро. Непривычно. И не поспеешь следом.
– Вспышка, – прошептал он, а потом еще раз, пробуя слово на вкус. – Вспышка. Ее… Я хочу ее сфотографировать.
В квартале от его дома был парк. Старый, скрюченный и черный. Те деревья, которые еще не были сломаны, тянули к слепому небу узловатые пальцы. Как у покойника, который сгорел. Или попал под кислотный дождь.
За неровной гребенкой кустов плескалась грязная вода. Когда-то – Гильермо закрыл глаза и несколько раз тряхнул головой, вспоминая, – здесь плавали… Как же их называли? У… уточки. Маленькие игрушечные птицы. Скользили по глади пруда и отбирали друг у друга хлебные крошки.
Тогда по берегу пруда гуляли люди. Парочки. Семьи. Одиночки – руки в карманах, пальто нараспашку, лица подставлены ветру…
Теперь здесь было не так. Не так уютно, вот правильное слово.
– Зачем ей идти сюда? – подумал Гильермо. – Она не придет. Свидание проще назначить на площади Будущего.
Проще. Но Гильермо почему-то казалось, что ей там не понравится. Ведь это механический бог, а она… она была живая. Не такая, как все.
По аллее, загребая носками ботинок черный песок, брел старик. Карикатурно выряженный, словно картинка из старого журнала. Гильермо помотал головой, отгоняя наваждение, отвернулся и несколько секунд просто рассматривал медленный поток машин. Когда он опять взглянул на аллею, галлюцинация исчезла.
Он не мог быть настоящим, этот вырезанный из глянцевого фотографического картона призрак прошлого.
Гильермо снял тяжелый фотоаппарат со стола и застыл, ощущая, как затекают пальцы от угловатой тяжести. Потом решил проверить, все ли детали на месте… Под дулом пистолета он не смог бы сейчас вспомнить и рассказать об устройстве фотоаппарата, но руки помнили больше, чем их хозяин. Гильермо усмехнулся. Забавно быть сторонним наблюдателем – наблюдателем себя.
Он двинулся в угол, перешагнул через коробки, угловато топорщившиеся ненужными вещами, и заглянул под диван. Так и есть – ванночки, красная лампа… – почему именно красная? – жидкость для проявки, серая фотобумага с загибающимися краями.
Гильермо снял перчатку и подцепил завернувшийся картонный край. Тот, вместо того чтобы расправиться, осыпался белесой трухой.
– Постойте! – слово застряло в горле и никак не хотело выбираться наружу. Гильермо сжал руку в кулак, ногти вонзились в ладонь. – Постойте!
– Да? – она замедлил шаг и обернулась.
Желтые. У нее были желтые глаза. С красноватыми пятнышками. Будто припорошенные кирпичной кошкой. Гильермо казалось, что это его любимый цвет глаз. Был. Или не был?
– Про… Простите. Вы мне… Мы…
– Да? – она вопросительно подняла бровь. Не засмеялась ему в лицо. Не убежала. Просто стояла и ждала, а пешеходы текли справа и слева. Ее не задевали, а Гильермо то и дело пихали в бок. Он неудобно встал. На самой середине тротуара.
– Фото… Фотографию. Сделать хотел. А вы?
– Что – я?
– Вы… – Гильермо зажмурился и до крови прикусил губу. Потом облизнулся. Кровь чуть горчила, как воздух в конце рабочей смены. – Вы не хотели бы сфотографироваться?
– Почему бы нет, – она провела ладонью по лбу, убирая выбившийся из прически волосок. – Только я спешу.
– Это не важно, совсем не важно, – Гильермо суетливо вытаскивал из сумки фотоаппарат. – Я быстро вас сфотографирую, а портрет отдам потом. Скажем, завтра. Вы согласны?
– Да.
Вспышка выстрелила белым цветом ей в лицо и осыпалась на брусчатку закопченными осколками. У этих ламп такое тонкое стекло.
В лампе треснула и погасла проволочка. Гильермо беззвучно выругался. В последние дни всего не хватало, в том числе самого необходимого, – а тут еще и лампы начали лететь. Просто нет нормального трансформатора, из-за генераторов напряжение постоянно скачет, лампы мрут, как мухи. Воюют на износ, как и люди. Вот уже третий год. Ничего, подумал Гильермо. Ничего, я что-нибудь придумаю.
На белом глянце выступали черты ее лица. Такие правильные. Такие нежные. Такие…
У Гильермо защемило в груди. В памяти вдруг всплыло слово – ностальгия. Тоска по лицам без масок. По небу без смога. По ночам без канонады и взрывов. Он осторожно подхватил один из портретов за уголок – второй она получит в подарок завтра, уже завтра, подумать только! – и выбрался из-за стола.
Оттащить диван в сторону – минутное дело. Тяжелая дверь приоткрылась сразу, как только ее перестала подпирать спинка. Гильермо с облегчением вздохнул. Будь она заперта, найти в этой комнате ключ было бы невозможно.
Он потянул дверь за ручку и шагнул в темноту, широко распахнув глаза. Поправил очки, нервно протер стекла. Распахнул дверь пошире, чтобы впустить свет.
На стенах висели цветные фотографии.
Пожилые мужчины в костюмах песочного цвета. С внушительным брюшком и скучным выражением лица.
Семейные портреты – из тех, где обязательно кто-то закрыл глаза, чихнул или потянул сестру за косичку.
Девушки с кружевными зонтиками – в изящных шляпках, с мечтательными улыбками и темными, как вишни, глазами.
Нарядные девочки.
Целующиеся пары.
А вот родители Гильермо кормят уток на берегу того самого пруда…
На стенах висело прошлое – десятки людей. Которые умели хмуриться, улыбаться, гримасничать, щуриться, морщить лоб и надувать губы. Которые были уместны в осеннем парке, но их совсем невозможно было представить идущими по приказу Механического Бога. Вперед.
