Он дал отбой.
Райделл снял очки, положил их на подушку и добрался ползком до кровати.
– Эй, – обратился он к «термосу», – вы там?
Тишина.
Он принялся собираться. Распаковал вещмешок, прорезал в нем пару дырок тем же кнопарем, снял нейлоновый пояс и пропустил его через прорези так, что получился ремень, который можно было перекинуть через плечо.
– Эй, – позвал он «термос» еще раз, – вы здесь? Я собираюсь вас отключить.
Помедлил и отключил. Сложил в сумку «термос», сетевой кабель, другой кабель и «драконовский» ранец, который однажды уже спас его шкуру, – может, и вправду счастливый. Натянул нейлоновую куртку, сунул очки в карман и, подумав немного, осторожно спрятал кнопарь в правый передний карман брюк. Потом представил, что нож может там открыться – нет защелки-предохранителя, еще осторожнее вытащил кнопарь из штанов и положил в боковой карман куртки.
…И дошел до места преступления без особых проблем, хотя GPS-наводчик из Лейни получился еще тот. Координаты искомой точки у него были (Райделл понятия не имел откуда), а вот карты моста не было, так что он невесть как привязал к координатной сетке Райделловы очки и велел шагать в сторону Сан-Франциско, на нижний ярус, шагай дальше, шагай-шагай, уже теплее. О’кей, сворачивай направо.
Райделл уткнулся носом в глухую фанерную перегородку, обклеенную пожухшими от дождя постерами (на европейском языке, которого он не знал) концерта какого-то типа по имени Оттоман Бэдчер. Райделл описал Лейни увиденное.
– Не то, – сказал Лейни, – но уже совсем рядом.
По соседству обнаружилась закрытая лавка – Райделл не смог понять, чем там торговали, дальше в стене был проем. В глубине виднелись рулоны пластика, деревянный брус. Кто-то строит еще одну лавку, подумал Райделл. Если это действительно место преступления, оно должно быть отгорожено желтой пластиковой лентой с буквами СФДП [122], но тут он вспомнил, что копы на мосту не частые гости, и спросил себя: как же тут избавляются от трупов? Если сбросить в воду, город будет не слишком рад, хотя, конечно, ни за что не докажешь, что данный конкретный труп сбросили именно с моста. И все же Райделлу было не по себе оттого, что желтой ленты нет. Для него она была символом уважения.
Он вошел в проем, обогнул рулоны пластика, забрался на невысокий штабель фанеры и вдруг увидел в резком свете помоечных флуоресцентных ламп, висевших ближе к тротуару, два напоминающих морозные узоры белых пятна, напыленных поверх двух более темных пятен каким-то аэрозолем, и сразу понял, что это такое. «Килз», та самая дрянь, которой заливают пятна крови на тот случай, если у человека была какая-то зараза. Он знал, как выглядит кровь, опрысканная «Килзом». Это он сейчас и видел.
Тоже мне, место преступления, подумал он. И, разглядывая, недоумевал, как, по мнению Лейни, он должен себя вести, чтобы выглядеть сыщиком. Опустил вещмешок с проектором Рэй Тоэй на груду рулонов пластика.
Осадок «Килз» – вещество водоустойчивое, поэтому дождем его не смыло. Райделл тут же вспомнил, что жертвы, кем бы они ни были, погибли здесь прошлой ночью.
Ощущение было совершенно идиотское. Когда-то он мечтал стать копом, спал и видел, как подныривает под желтую ленту, чтобы изучить место преступления. И всех вывести на чистую воду. Ну вот пожалуйста – стоит, изучает.
Он вынул из кармана очки и набрал номер Лейни. Однако тот, в своем роскошном отеле где-то в Токио, не соизволил ответить.
– Шерлок Холмс хренов, – сказал самому себе Райделл, слушая, как в Токио звонит телефон.
– Его зовут Райделл, – говорит Харвуд. – Программа сравнения изображений сразу его узнала. Недолгое время сотрудничал с «Копами влипли».
– Сотрудничал с кем?
Клинок вместе с ножнами и подвесом заперт в сумеречной кладовке неподалеку от центральной лифтовой шахты, приблизительно в восьмистах футах ниже.
– «Копы влипли». Культурная ценность. Вы что, не смотрите телевизор?
– Нет.
Он смотрит на восток с сорок восьмого, последнего, этажа самого высокого в городе здания на руины Эмбаркадеро, на цыганский блеск моста, на хищную темень Острова Сокровищ. Подойдя ближе к окну, трогает свой пояс. Между двумя слоями черной телячьей кожи проложена лента из очень дорогого и очень специфического материала. При определенных обстоятельствах она перестает быть тонкой, как паутина, тканью, которую шаловливый ребенок мог бы, кажется, легко порвать на кусочки, и превращается в тридцать дюймов чего-то гибкого, обоюдоострого и наточенного как бритва. Похожего по текстуре на свежую кость каракатицы.
– У вас же есть чувство юмора, – звучит позади него голос Харвуда. – Я точно знаю.
Он глядит из окна вниз. Искаженная перспектива вдоль грани обелиска, этой так называемой пирамиды, а на половине высоты – темное вздутие от специального японского средства, которым заделана оставшаяся после землетрясения трещина. Это новая заплата, сменившая россыпь прежних полиуглеродных, – и предмет жарких дискуссий среди архитекторов и эстетов. На миг очарованный, он наблюдает, как отраженный свет огней близлежащих зданий слегка колеблется, когда глянцевитая поверхность пузыря напрягается в ответ на порыв ветра, которого он не чувствует. Живая грыжа.
Он оборачивается к Харвуду, сидящему за огромным столом из темной матовой древесины; груды архитектурных моделей и холмы документов намекают на течение воображаемых рек – топография, в которой можно прочесть перемены, происходящие с миром за окном, если известны смыслы и есть достаточная заинтересованность в результате.
Глаза Харвуда – его самая непосредственная черта, все остальное существует как будто отступив на шаг, в другое, абстрактное измерение. Несмотря на высокий рост, он, кажется, занимает немного пространства, поддерживая связь с окружающим через сознательно зауженные каналы. Стройная фигура, спокойное продолговатое лицо, моложавость, характерная для людей состоятельных. Подвижные глаза, увеличенные старомодными очками.
– Почему вы притворяетесь, что вам не интересен этот бывший полицейский, посетивший место ваших недавних подвигов? – На запястье Харвуда браслет из золота и титана отражает пойманный свет; какая-то многофункциональная побрякушка с замысловатыми дисплеями.
– Я не притворяюсь.
На огромный плоский экран слева от стола Харвуда четыре камеры передают разные ракурсы высокого, крепко сбитого мужчины, который стоит с опущенной головой, будто погружен в мрачные раздумья. Камеры, должно быть, не крупнее тараканов, но четыре картинки, несмотря на плохое освещение, очень четкие.
– Кто поставил туда эти камеры? – спрашивает он.
– Моя талантливая молодежь.
– Зачем?
– Именно на тот случай, если кто-нибудь решит посмотреть, где умерли эти двое, о которых всем лучше забыть, и будет стоять там в раздумье. Посмотрите на него. Он в раздумье.
– Он выглядит несчастным.
– Он пытается вообразить вас.
– Это вы воображаете, что он воображает.
– Тот факт, что он вообще сумел найти
