Когда я попытался объяснить Соломону Борисовичу, что не в его ситуации пытаться надурить не только систему налогообложения и закон Российской Федерации, но и меня, потому как на данный момент я — единственный его друг и соратник, он совершенно искренне ответил.
— И что Вы жалуетесь, Максим? Вам просто не встречался, к примеру, на жизненном пути мой дядя Лёва. Вот он обладал таким даром убеждения, что ему в долг давали даже банкоматы. Дядя Лёва был далеко не идиёт. А я, так, — безобидный старый еврей, с которого что-то хотят урвать. Прекратите волноваться, Максим. Берегите нервы. Ибо ничто не бесит так в жизни, как всё. В теле взрослого человека семьдесят пять километров нервов. Мотать не перемотать. А нам с Вами еще надо разобраться с этим ворьём. Вы же понимаете, что там…– Соломон Борисович в этот момент поднимал указательный палец и многозначительно тыкал им вверх, — Там одно ворье, Максим. Правительство — это такие люди, которые берут наши деньги, часть оставляют себе, а на остальные создают нам проблемы. Таки что было бы с моими нервами, если бы я так же нервничал, как Вы.
Вот Белобрысый до ужаса напоминал мне Соломона Борисовича. Тем, что в ситуации, где практически решалась судьба нескольких государств, не побоюсь этого слова, он упорно требовал объяснить и показать ему личную выгоду.
— Смотри, если я убью Фиделя, как того хочет наше с тобой начальство, то молодец будешь точно не ты. Потому что твоей заслуги в этом нет. Молодец буду я. Возможно, посмертно, но все равно. Лично тебе от этого ни холодно, ни жарко. Уверен, даже факт моей смерти в результате выполненного задания тебя вряд ли порадует. Потому что смерть будет громкая и героическая. Естественно, с точки зрения ЦРУ. — Я сделал паузу, уставившись Белобрысому в глаза. Хотел видеть, как он реагирует на мои слова. — А теперь давай посмотрим иначе. Если ты, конкретно ты и никто другой, сможешь представить хозяевам тот самый список. За которым они долго охотятся. Как думаешь, кто будет в этом случае героем? Ну, да, Куба по-прежнему останется в числе друзей Советского союза, однако, тебе это вообще никак не навредит. Да и твоей будущей Родине тоже. Я так понимаю, главный стимул для тебя — переезд в райскую страну.
Слово «райская» я постарался сказать без иронии. Просто сейчас, в 1972 году, для многих граждан Америка — страна за «железным занавесом». Они многого об этой «сладкой» жизни не знают. Потом, когда железный занавес падёт окончательно, на смену отсутствующей информации придет слишком большое ее количество. И опять же эта информация будет слишком приторной. Мол, так там хорошо и чудесно, что держите меня семеро, бегу со всех ног.
И только гораздо позже народ прочухает, что американская мечта — огромный мыльный пузырь. Большой, красивый, но пустой внутри. В реальности — огромная куча серьёзных проблем: экономических, политических, демографических. Их хваленая политкорректность и толерантность в определенный момент дойдут до абсурда. Особенно в отношении, например, темнокожих. Рабство — это плохо, не вопрос. Но когда систему переворачивают в прямо противоположную сторону — тоже хрень выходит. Ну, было, да. Теперь — нет. Ни черта. Белые обязательно должны до скончания веков кланяться и просить прощения. Что-то не помню такого же отношения от американцев к индейцам. Они их вообще неплохо так сократили в количестве. Загнали в резервации. Забрали территории. Ну и тем более, не припомню, чтоб Россия-матушка монголам с татарами счета за Иго выписывала. Короче, мечтает Вадимка зря о том дне, когда он свалит в Штаты. А он точно мечтает. Это к бабке не ходи. Лет двадцать поживёт относительно неплохо. А потом, большой вопрос, как сложится его судьба на старости лет.
Но естественно, ничего подобного Белобрысому я говорить не стал. Пусть остаётся в святом неведении. Тем более, насколько разбираюсь в логике Комаровой, если это вообще возможно назвать логикой, Вадимке не только Штатов не видать. Ему вообще не очень долго осталось коптить это небо. Грохнет его Александра Сергеевна. Как пить дать грохнет.
— Так вот представь. Тебя однозначно встретят с распростертыми объятиями. А главное… — Я снова выдержал паузу. — Условия будешь диктовать ты. И всего лишь надо поспособствовать сохранности жизни Фиделя, а потом помочь отмазаться мне перед начальством.
— Отмазаться… В смысле, избавиться от подозрений и обвинений в предательстве? Ясно…А дальше? — Белобрысый тоже в ответ уставился в мое лицо.
Таращился изо всех сил. Знака, что ли, ждал какого-то свыше. Или пытался прочесть настоящие мысли. Так это он зря. Мысль одна — хоть бы они все сгорели синим пламенем. И ЦРУ, и, прости Господи, Комитет, и заодно Вадим Александрович.
— А дальше — все счастливы. Ты –в Америке. Мы — тут. — Я развел руками в стороны, будто счастливыми мы станем с Комаровой конкретно в этом дачном домике.
— Это понятно. Спрашиваю о том, как вы дальше будете жить? — Белобрысый обернулся и посмотрел на Александру Сергеевну, которая в наш мужской разговор больше не лезла.
Она по-прежнему ошивалась возле окна, периодически поглядывая на улицу. Будто опасалась чьего-то внезапного появления. Хотя, по идее, если кого и принесет без приглашения, только Ведерникова или Филатову. Но оба они сейчас на работе.
— Имею в виду…Предположим, с Кубинской делегацией все прошло хорошо. И как оно дальше? Проблема в том, что ты больше не хочешь трудиться в интересах своей страны. Предал, так сказать государство, которое дало тебе кров и хлеб. — Вадим стал серьёзным.
Мы с Белобрысым, кстати, как-то незаметно перешли на «ты». Но если их с Комаровой «ты» звучало по-дружески, наше — будто назревает мордобой.
— Это же очевидно, тебе никто не даст спокойно «уйти» на покой. Как представляешь это? Извините, я передумал? В Управление отправишь телеграммой. Чекистам, что скажешь? Не обессудьте, но все это время я внедрялся в Комитет по специальному заданию? Теперь вот осознал, проникся заветами Ильича, хочу жить честно. А ее…
Вадик снова посмотрел на Комарову. Потом вообще ткнул в Александру Сергеевну пальцем, чтоб я наверняка понял, о чем речь.
— О ней тоже не забудут. В первую очередь, я сам не забуду. Для того, чтоб список конкретно для меня обрел важную роль, он должен существовать лишь в одной голове. В моей. Но пока жива Саша, она остаётся все тем же источником информации, которым и была все годы. Зачем нашим хозяевам, как ты их называешь, считаться с моими желаниями, когда у них целых два варианта? Кроме того, остается ваша контрразведка. Где опять же гарантия, что никто не сообщит им о моей осведомлённости?
Я еле заметно поморщился. Во-первых меня выбесила «Саша». То, что Белобрысый опять говорит про Комарову слишком интимно. Саша, млять… Данный факт совершенно не прибавил мне любви к этому товарищу. Я даже подумал, что перспектива его близкой гибели вовсе не кажется такой уж ужасной.
Во-вторых… «Наша» контрразведка? Это при том, что Максим Сергеевич — практически американец. Пусть не совсем, но все-таки. А Белобрысый, на минуточку, родился в Союзе. Вырос. И теперь так резко перевел все из статуса «наше» в «ваше».
— Перспектива заманчивая. Прямо скажем. Ради этого списка Управление пойдет на многое. — Продолжал тем временем заливаться соловьём Вадимка. — Думаю, при таком раскладе я действительно очень быстро окажусь там, где хочу быть. Но…
Он замолчал. Почти на минуту. Потом снова заговорил.
— Но вас должно не быть в этом будущем. Обоих.
Я машинально оглянулся на тумбочку, где стояла стеклянная банка, которую использовали для различной кухонной утвари. В том числе, для вилок, ложек и ножей. Вот ножи меня интересовали в первую очередь. Потому что сказанное Белобрысым можно расценить по-разному. Он, конечно, раньше времени не кинется нас с Комаровой мочить. Смысла нет делать это, не имея нужных сведений. Но…хрен их знает. Психов. По мне тут граждане — один через одного со странностями. И главное, оружие я тоже отдал Александре Сергеевне, когда вечером ходил за машиной.
