Мэйсон-Мэнли, как только Дени исчезла из виду, снова добился благосклонности Джун; Кекушкян обещал вернуться через восемь лет, к настоящему взрыву, если доживет; ну и конечно, у нее остался несокрушимый Ганс, возвратившийся в собственное, изготовленное по спецзаказу железо. Остальных сотрудников ей пришлось заменить. Звездомысла отправилась в Ядро, к семье, и я оплатила — Ибаррури поездку с ней в качестве почетного гражданина-посланца.
Терпл, естественно, приглашала меня побывать на станции при нейтронной звезде. Собственно, вежливость того требовала, поскольку деньги на нее были получены из того же источника, что и раньше. Я отговорилась светским «может быть», но на самом деле не собиралась. Один раз увидеть гибель мира более чем достаточно. Шоу Билла Тарча о крабянах очень быстро вышло в эфир и принесло ему грандиозный успех, так что он легко смирился с потерей меня.
Ипатия сохранила копии всех файлов, и эти картинки долго оставались со мной на моем острове. Иногда я показывала отрывки ребятам, которых это интересовало, иногда их мамам, но большей частью прокручивала, их для себя.
Марк Рорбек тоже пожил со мной на Раивеа, но не очень долго. Вот так работает мой остров: когда мои ребятишки готовы выйти в большой мир, я их отпускаю. Так же получилось и с Рорбеком. Ему понадобилось чуть больше трех месяцев. Когда он почувствовал, что готов уйти, он поцеловал меня на прощание, и я его отпустила.
Грегори Бенфорд
Погружение
Грегори Бенфорд (р. в 1941 г.) в свое время написал для антологии «Новые легенды» («New Legends») эссе о том, как менялось соотношение между наукой, научной фантастикой и политикой с 1940-х гг. и до наших дней. Эта проблема живо интересовала его еще со студенческих лет и нашла отражение во многих произведениях писателя. Как утверждает Бенфорд, развитие науки определяет развитие фантастики. В какой-то момент фантасты сплотились, освещая тему освоения космоса, однако проблема ядерной войны разобщила их и, в частности, вызвала взаимные трения и разногласия между Азимовым и Хайнлайном, например по вопросу политической ангажированности писателя как такового.
В рассказе «Погружение» главный герой-математик и его подруга забавы ради «погружаются» в сознание шимпанзе, однако враги подкупают владельца этого своеобразного аттракциона, чтобы убить героя. Рассказ с яркой социобиологической тематикой предоставляет читателю уникальную возможность увидеть мир глазами обезьяны.
Африка встретила их густыми ароматами и сухой, колючей жарой, сулящей что-то примитивное, древнее, неведомое.
Келли настороженно окинула взглядом пейзаж, открывающийся за внушительными стенами.
— А мы тут в безопасности? Звери не нападут?
— Полагаю, нет. Стены высоки и охраняются собаками. Квазипсами, кажется, так они называются.
— Хорошо. — Она улыбнулась, и он понял, что сейчас всплывет какая-то тайна. — Я уговорила тебя приехать сюда, только чтобы ты оказался подальше от. Хельсинки.
— А мне казалось, чтобы изучать шимпанзе.
— О, это может быть полезным… или, что еще лучше, забавным, — заметила Келли со свойственной ей бесстрастностью. — Просто, если бы ты остался в Хельсинки, полагаю, сейчас ты мог бы быть уже мертв.
Он оторвался от созерцания пейзажа. Келли говорила серьезно.
Погружение.
— Думаешь, они бы?..
— Они могли, и этого достаточно для того, чтобы действовать, а не гадать, поступили бы они так или нет.
— Ясно. — Ему было не ясно, но он привык доверять ее мнению во всем, что не касалось его научной деятельности. — Значит, «Империал Индастри»…
— Прикончила бы тебя за то, что ты пошатнул ее положение? Конечно. Но эти люди проявили бы осторожность.
— Но дело завершено. Все улажено.
Он сделал успешные социометрические прогнозы политических и экономических тенденций Центральной Европы. Его репутация была достаточно высока, чтобы вызвать падение ряда товарных рынков. Экономика все больше и больше напоминала моду: спрос на товары широкого потребления менялся, как длина юбок.
«Империал Индастри» понесла значительные убытки — такое случается даже с транснациональными корпорациями. Они обвинили его в манипулировании рынками, хотя он — честное слово — всего лишь пытался опробовать новую модель социоистории. Его репутация в эконометрических кругах помогла раскрутке прогноза. «„Империал Индастри“, — подумал он, — ведет себя просто по-детски. Вскоре благоразумие восторжествует, иначе и быть не может».
— Ты хочешь продолжить эту работу, так? — спросила жена.
— Ну, как только я получу новые параметры…
— Вот. И тогда они снова могут понести потери. «Империал» не любит убытков.
— Ты преувеличиваешь. — Он махнул рукой, отметая тему.
Но, подумал он, отпуск ему не помешает. Пожить в суровом, не оторванном от природы мире… За годы прозябания в Хельсинки он и забыл, какой яркой может быть дикая местность. Зеленое и желтое так и бросалось в глаза — после десятков лет среди серости стали и никчемного блеска роскоши.
Здесь небо было немыслимо бездонным, не исчирканным следами пролетевших самолетов; оно всецело принадлежало птицам. Крутые утесы и гребни гор выглядели так, словно их в спешке вылепили шпателем. За стеной станции виднелось одинокое дерево, которое качалось под напором сильного ветра. Наконец особенно сильный порыв сорвал пучок листьев с его вершины и понес их, дрожащих и кувыркающихся, над угрюмой равниной, точно перья разодранной в клочья птахи. Желтые полосы на склонах выветренных столовых гор[150] ближе к лесу приобретали опаленно-оранжевый оттенок, наводящий на мысль о ржавчине. На другой стороне лощины, там, где обитали шимпанзе, словно колыхался потрепанный ветром серый полог низких облаков. Там шел мелкий холодный дождь, и Леон задумался, каково это — ежиться под мерзкой моросью без надежды на кров и тепло. Возможно, полная предсказуемость Хельсинки была лучше, но разве не чудесно вдыхать этот остро пахнущий воздух?
Леон показал на далекий лес:
— Мы пойдем туда? — Ему нравилось новое место, хотя джунгли и выглядели зловеще. Много воды утекло с тех пор, когда он работал руками еще с отцом, на ферме.
— Только не надо сразу делать выводы.
— Я предвкушаю.
Она усмехнулась:
— У тебя всегда найдется слово подлинней моего, вне зависимости от того, что я сказала.
— Эти походы какие-то, ну… туристические.
— Конечно. Мы же туристы.
Горные вершины врезались в небо, острые, как края вскрытой консервной банки. За далекой рощей туман разбивался о серые гладкие скалы. Даже здесь, высоко на склоне внушительного хребта, Экскурсионную станцию окружали деревья с толстой скользкой корой, растущие словно из глубоких сугробов мертвых черных листьев. Воздух тут так пропитался запахом гниющей древесины, похороненной во влажных толщах, что казалось, вдыхаешь опиумные пары.
