По мере того как они все глубже заходили в Бедлам, Элизу не покидала мысль, что за этими стенами содержится не один агент из министерства. Она пообещала себе хорошенько выпить, когда доберется домой.
Наконец Томас открыл одну из камер и с выжидающим видом остановился.
— Спасибо, — сказала она и, взглянув в его глаза, вдруг обнаружила, что на самом деле они светло-карие и что в них теплится неожиданный огонек сострадания.
— Я подожду вас снаружи, мисс. — Голос у него оказался по-юношески высоким, не идущим такому массивному грубому телу.
Кивнув, Элиза зашла внутрь, и дверь камеры мягко и аккуратно закрылась за ней.
Гаррисон Торн сидел в углу, съежившись и отвернув лицо к стене. Она видела лишь гриву всклокоченных золотистых волос, и к горлу ее подступил тяжелый комок. Ей показалось, что ничего не изменилось.
Затем мужчина, которого она знала как своего напарника и друга, взглянул через плечо, и видимость эта тут же рухнула.
Элиза зажмурилась, вспоминая, каким Гаррисон был раньше: высокий, полный сил и энтузиазма, чертовски хороший игрок в карты, мужчина, которого хотелось целовать. Потом она открыла глаза и столкнулась с реальностью, которой столько времени избегала.
Прежде чем министерство нашло его и упрятало в Бедлам, он отсутствовал целую неделю. С тех пор она видела его впервые.
— Гаррисон?
Ее собственный голос вдруг показался ей чужим. Пустым. Исполненным скорби. Почему она не пренебрегла тогда приказом министерства, как делала много раз, и не пришла просто навестить его? Ответ был ей хорошо известен: она боялась именно этого.
Глаза Гаррисона, когда-то карие с зеленью, такими и остались, но сейчас его взгляд постоянно двигался, бегая по углам комнаты. Его густая и спутанная борода разрослась — возможно, потому что он непрерывно шевелился и его трудно было побрить. Его длинные сильные пальцы находились во рту, и в тех местах, где он кусал их, выступила кровь. Не успев сообразить, что делает, Элиза бросилась вперед и обняла его. Крайне непрофессионально, но вокруг не было никого, кто мог бы заметить это. «Прости меня, Гарри, — говорили эти объятия; по крайней мере, она на это надеялась. — Пожалуйста, прости меня, Гарри».
Господи, каким же худым был Гаррисон, кожа да кости, и это при том, что всего восемь месяцев назад он обладал завидной крепкой мускулатурой. Он позволил обнимать себя всего секунду, а затем резко отпрянул назад, и его жесткая борода царапнула ее по щеке. Тот Гаррисон, которого знала она, всегда очень привередливо относился буквально ко всему, особенно к своей внешности. Усы его всегда были аккуратно навощены, а воротничок — тщательно накрахмален. «Одежда может красить человека, — однажды сказал он ей в ответ на колкости в отношении его щепетильности в этом вопросе, — но в полевых условиях, Лиззи, добрую службу сослужит мужская удаль, хорошенько приправленная учтивостью». Когда он подмигнул ей, как это сохранилось у нее в памяти, она подумала о своей женственности. Это напомнило ей, как Гаррисон умел пользоваться своими достоинствами, данными ему от Бога. «Открывая свои двери, сердца и умы, люди отдают предпочтение принцам перед нищими. Попробуй запомнить это, моя дорогая Лиззи».
Гаррисон в его нынешнем состоянии, казалось, был раздавлен.
Незнакомец забился в угол и принялся внимательно рассматривать потолок. Из горла его вырывался странный глухой мяукающий звук, как у потерявшегося котенка. Сначала он был едва уловим, но стал громче, когда Гаррисон начал раскачиваться взад-вперед. Элиза старалась успокоить его, как она вела бы себя с небольшим зверьком. Если это его состояние считалось лучшим, у нее не было ни малейшего желания стать свидетельницей худшего.
— Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиззи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?
При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахмурился.
— Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил старается зацепиться за ускользающие подробности прошлого.
В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.
Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нерешительный и мягкий жест.
— Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Знаешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.
Элиза подняла глаза и улыбнулась.
— У меня было много возможностей поцеловать ту красавицу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ребенка, рассказывающего взрослым о своих последних достижениях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.
— А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть нахлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?
Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.
— Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но особенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.
Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, надеясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.
—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.
— Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.
Все было именно так, как он сказал: возможность была потеряна для них обоих.
Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.
Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и аккуратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.
— Гаррисон, ты помнишь это?
Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд своих слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:
— Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?
Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превратился в хрип:
— Кости, кожа и кровь!
Элиза схватила его ладони в свои руки, прежде чем он успел сунуть их в рот.
— Да, это было ужасно. Министерство могло отказаться от расследования этих дел, но ты не мог остановиться, только не ты.
