Ознакомительная версия.
Сергей Сергеевич вошел в комнату без стука. Точнее, ворвался:
– Уходим! До места, где оставил «Додж» за рулем поедешь ты! Дальше пересядешь на него, Витка одна не справиться…
– А вы?
– А я поведу нашу! Петечка, уходим быстренько! Потом досмотришь!
– Вы слышали? – поинтересовался Петр, стараясь прогнуться перед шефом приятным, по всей видимости, и для него тоже известием.
– Ерунда все это! Россия справиться, не переживай… Нам надо свои ноги уносить! Спасибо русским за то, что и их карты спутали! Слышал, доллар сразу начал валиться? Они это услышали и сразу, обо всем забыв, пятками засверкали в свою Чечню, пока я не сообразил и не захотел курс менять…
Сборы были быстрыми. Но не стремительными. Сказывался возникший в голове вакуум от всего происшедшего. Некоторая растерянность все не хотела уступать место расчету и уверенности в действиях Хохрякова.
Мариуполь давно остался позади, когда прозвучали первые слова:
– А мы успеем добраться? – совсем не так, как в первые минуты их знакомства, воспрашала Виктория. Тон. С каким был задан ее вопрос уже был совершенно не властным.
– До чего?…, – не понял Сергей Сергеевич.
– Пока не начнется война…
В салоне повисла тягостная пауза. На этот вопрос никто не успел ответить. И даже каждый самому себе.
– Вот здесь… Я сейчас, – открывая дверь еще до полной остановки автомобиля, сообщил всем Петр.
– Хорошо! Иди, мы тебя подождем, – пообещал Колиушко.
Когда Хохряков подъехал к хозяйскому автомобилю, Виктория уже стояла рядом, а на водительском месте гордо восседал Сергей Сергеевич.
Забираясь в салон через заднюю дверь, женщина передала слова Колиушко о том, что бы Петр не спешил.
Поехали.
– Может, пересядешь? – не поворачивая головы, спросил Петр.
– Успею…
– Садись, он не увидит! – продолжал настаивать Хохряков.
– Помолчи, пожалуйста! – как-то отрешенно и грустно, вполне по-женски, попросила его Вита.
– Я весь день вспоминал… Это ты была или не ты? Вначале такая строгая «до нельзя»! Потом, словно, гетера! – вспомнил Петр слова своей подружки Крупской.
– Что, так профессионально? – с легко угадываемой насмешкой в голосе уточнила женщина.
– Да, почти! Я помню, сердце, прямо останавливалось! Да и время, проведенное с тобой, пролетело, как одно мгновение… Зачем ты так?
– Что, задела? Да, понимаю, молод-то ты ведь очень…Хочешь еще?
– А ты нет?
– Не знаю… Я сейчас о другом думаю…
– О чем?
– Домой надо доехать!
– О чем вопрос!? Конечно, доедем! Только медленно будет, Сергей Сергеевич больше ста двадцати не давит…
Еще спустя несколько минут Вита уже сидела на коленях у Хохрякова спиной к налетающей ленте дороги.
Электрический привод регулировки кресла и рулевой колонки а, главное, наличие в автомобиле круиз контроля, позволили им продолжить начатое прошлой ночью прямо во время движения. Благо, Сергей Сергеевич их совсем не торопил…
Виталик Сергиенко был почти как все. Все время. До школы и после окончания десятилетки. И во время службы в армии, где довелось ему служить ровно два года. Он не был заводилой среди дворовых мальчишек. Тем более, среди сверстников всего района большого индустриального города.
Его заводской район был в те годы вторым после шахтерской Петровки-Трудовских. [13] Вторым потому, что ребята, жившие поблизости с металлургическим заводом на Александровке, не могли ни численностью, ни уменьем совладать с бесчисленными толпами, жившими на другом конце города. Да, и не хотели тоже. Здравого рассудка их предводителей хватало, чтобы делать верный выбор между призрачным первенством и количеством раненых и погибших в уличных стычках и боях.
Он даже пробовал курить кнап. [14] Не говоря уже о выпивке! Но далее, чем этих невинных проб «за компанию», дело у него не пошло, что само собой не позволило последовать примеру многочисленных друзей и знакомых, попавших вскоре под суд или в наркологические диспансеры. Навсегда в его сознании остались похороны своего лучшего товарища во дворе.
Санек был младше его и слабее. Зато всегда был с ним рядом и никогда не предавал. Какую-то отстраненность Александра за несколько месяцев до трагедии Виталий не почувствовал. О чем спустя даже годы продолжал ругать себя сам.
Черный платок на голове тети Дуси, матери товарища вначале не вызвал мысли о самом Сашке. В той семье было, кому умереть от старости. И словам женщины «Сашенька умер» Сергиенко вначале не поверил. Пока не увидел в квартире тринадцатилетнего мальчишку в гробу.
На Сашкины похороны он купил большой букет разноцветных хризантем. С этим букетом на груди обитатель деревянного пристанища с выпущенным поверх пиджака воротником белой рубахи был похож на первоклассника уснувшего перед первым звонком.
Рядом с гробом толпились многочисленные друзья и подруги, которые очень долго не давали приступить к завершению похоронного ритуала на кладбище. Их строй все не заканчивался и каждый целовал Александра в губы и в лоб, словно для каждого он был родным братом.
Такое скопление наркоманов в одном месте Сергиенко в тот нерадостный день увидал впервые в жизни. Все эти разряженные девчонки и мальчишки, большинство из которых, судя по нарядам, представляли не самые бедные семьи их города, уселись на корточки вдоль кладбищенских оград центрального ряда. К каждому из них подходили и отсыпали из большого целлофанового кулька в протянутую ладонь горсть измельченной маковой соломы, которую все запивали несколькими глотками сухого белого вина.
Это были поминки по их понятиям. А хоронили все они своего товарища, который умер от передозировки. Когда Сашке стало плохо, его просто привели к дому и, теряющего сознание, бросили под дверью. Впрочем, догадавшись позвонить…
Родители у Виталия были тоже обыкновенными людьми. Для того времени и места. Отец и мать работали. Получали какие-то деньги, которых всегда в семье не хватало. У Виталия была еще и младшая сестренка, которой, по мнению родителей, полагалось чуточку больше внимания, чем ему, «оболтусу и разгильдяю». Кроме теплых родительских слов Танечке всегда перепадало больше новых вещей и угощений. С этим тоже Сергиенко мирился, повторяя за родителями бесчисленное количество, раз слова «так надо».
Отец Виталика очень часто бил. За двойки в дневнике, за вызовы родителей в школу, за вырванные из книг страницы, за поздние возвращения с улицы, за запах сигаретного дыма изо рта… Бил его отец ремнем, скакалкой, специально принесенным в дом с улицы толстым прутом с куста. Бил, зажав его голову между своих ног. Методично и ничего при этом не приговаривая. Так долго, пока за сына не вступалась мать, которой с трудом удавалось вырвать ревущего до заикания ребенка из рук своего мужа. Или пока Виталик сам не начинал просить о пощаде.
Результат такого жесткого воспитания не заставил себя ждать. Уже в юношеском возрасте Сергиенко стал трусом. Он стал бояться даже намека на возможную скорую драку, а любой, приближающийся к его лицу кулак не мог встретить иначе, как с сильно зажмуренными глазами. Он никогда не мог ответить старшему и более сильному в свою защиту. А только сглатывал слезы обиды и молчал.
Еще одним последствием такого многолетнего родительского «внимания» стала его развитая до болезненного состояния способность врать. Всем без исключения. По любому поводу и даже тогда, когда этого ему совсем не требовалось, и на него никто не нападал, требуя ответа за содеянное. Лгал он искусно и изощренно. С таким тоном в голосе и выражением лица, что вскоре все стали верить его самым неправдоподобным вымыслам. Не говоря уже, о тех случаях, когда он старался изо всех сил сохранить свою неприкосновенность. И эту свою, приобретенную по отцовскому недомыслию, склонность Виталий пронес сквозь всю свою жизнь.
Но самым чудовищным его приобретением после того общения с родителем стало почти постоянное желание мучить слабых. Особенно котят и щенков, которых, он просто убивал после многочасовых и изощренных по своей жестокости издевательств…
Перед призывом в армию Виталик только успел закончить автошколу добровольного общества содействия армии, авиации и флоту. Из-за чего, как он не хотел, его призвали на службу во внутренние войска. Его нежелание служить конвойником объяснялось очень просто. Район, в котором он родился и вырос, предполагал такое знание для своих обитателей. Среди уличных «учителей» было много тех, кто отсидел свой срок и не мог не поделиться радостями блатной жизни. В том числе и тем, за что именно необходимо ненавидеть ментов, попкарей и лягавых. [15]
Почти всю армию Сергиенко откатал на стареньком «Газоне». Точнее, нескольких, все из которых назывались одним словом «автозак». Он даже учебку закончил в Золочеве Львовской области откуда в свою часть приехал с лычками младшего сержанта на краповых погонах.
Ознакомительная версия.
