— Не знаю, — ответил я на незаконченный вопрос. — Но если мы не попытаемся, я так этого и не узнаю. — Я покачал головой. — Надеюсь, что я могу хладнокровно оценивать то, что происходит вокруг меня. В конце концов… — Я не договорил, лишь посмотрел через плечо на сидящего на полу сына. — Черт побери, что им мешало…
Дым попал мне в глаз. Я вытер слезы.
— Оуэн… Я как раз хотел сказать, что произошло нечто страшное и необъяснимое… Но, знаешь…
— Знаю, я жив, живы Фил и Пима…
— Мы спрячем вас так, что никто не найдет… Но с этим как раз всё ясно, я же хочу тебе сказать, что наши противники оставили столько следов, что хотя бы один из них должен сработать. Смотри — покушавшиеся на Веринчи, похитители, теперь эти… Они не могут от нас уйти!
Он был прав. Противники, кем бы они ни были и что бы ни было причиной их гнева или беспокойства, действовали в нескольких направлениях, и где-то обязательно должна была найтись оплошность, недосмотр, слабина. Хотя бы та ДНК на подошве, или моча на коврике в машине. Я вспомнил слова Фила насчет двух отдельных пинков, и поклялся, что каждый, кто имел хоть какое-то отношение к этому делу, получит тысячи, миллионы пинков, столько, сколько выдержат мои ноги, а если нет, то я куплю для этой цели специального робота. И пинков этих хватит на то, чтобы вырыть новый, более длинный, глубокий и широкий Большой Каньон.
Так я себе пообещал.
Мальчишки были в восторге. Температура воды в бассейне менялась три раза в день — утром и вечером теплее, от одиннадцати до шестнадцати — холоднее. Электронные корты поддерживали сами себя в идеальном порядке, а запасов пиццы в морозильнике хватило бы на год. При их аппетитах — на восемь месяцев.
Пима закрыла бюро и посвящала всё свое время общению с сыном и избранными произведениями Т. Г. Конвей. Время от времени слышался ее смех, а затем всхлипывания. Содержимое моего компа было перенесено на здешнюю машину. Мы были в отпуске. О Фебе мы вообще не разговаривали, но, когда я попросил одного из охранников принести коробку крекеров для Монти, оказалось, что для него заказаны уже две других. Так что я предоставил заниматься покупками остальным, а сам выражал псу благодарность за одно то, что он есть, выводя его на долгие и активные прогулки. Ему понравилось ловить теннисные мячи, если мне удавалось отбить хотя бы один из них. Правда, сперва он пытался хватать их сразу же после того, как они вылетали из автоматического податчика, но достаточно быстро понял, что в итоге лишь получает по морде так, что начинают вибрировать зубы, и успокоился.
Прекрасное убежище. Просто прекрасное. Но — убежище.
— У меня к вам просьба, — сказал мне Саркисян. — Не говорите президенту о том, что вы здесь жили, он об этом мечтает, но пока что у него не было такой возможности…
Я оценил шутку, по крайней мере внешне. Фактически же я чувствовал себя под арестом. И что с того, что резиденция занимает одиннадцать гектаров, если большая часть из них отдана под проволочные заграждения и поля датчиков?
Пятый день…
Я думал, думал и снова думал. Я изрисовывал кружками и стрелками страницу за страницей, сжигал их и рисовал очередные варианты. С одной стороны, данных было как бы немало, но с другой — из них ничего не следовало и их никак не удавалось связать между собой. Сны, похищение… Кому мешают сны? Кого они волнуют, кто их не хочет, кого беспокоит, что людям снится одно и то же или не одно и то же?
Позвонил Хай Мейсон. Он не знал, что, звоня по старому номеру, в действительности соединяется с номером в другом штате. Паранойя. Но кто-то застрелил Фебу.
— Слушай, Оуэн…
— Хай, извини, но сейчас я не могу с тобой разговаривать. Подожди полчаса, старик, я сам тебе позвоню! Извини…
Я разъединился. В Чикаго в редакцию газеты уже мчалась целая бригада, скоро они поставят Мейсона перед пультом переносного шифратора, и только тогда мы сможем говорить. Телефон зазвонил через двадцать две минуты.
— Оуэн? Что происходит? У тебя проблемы?
— Нет, но какое-то время мне придется скрываться. Что-то вокруг меня происходит, а что — не знаю.
— Надеюсь, с вами ничего не случилось?
— Знаешь… Похитили Фила, но всё уже закончилось хорошо. Зато кто-то дополнительно дал мне понять, что я ему не нравлюсь, — застрелил Фебу.
— О черт… — Хай немного помолчал. — Оуэн, если будет нужно, то… Ну, знаешь?
— Знаю. Всё будет нормально.
Мы снова помолчали. Каждые десять секунд соединения стоили двести сорок долларов. Мы помолчали примерно сотен на пять.
— Слушай, я звоню по поводу того нашего разговора… Ну, помнишь, сны и так далее? Не знаю, насколько это еще актуально…
— Гм?.. Я тоже не знаю, но мне всё равно особо нечем заняться… — Я не любил лгать друзьям, но сейчас делал это в его же интересах. — Если у тебя что-то есть — давай.
— Собственно говоря, немного. Я нашел кое-кого, кто несомненно компетентен в данной области. Во всяком случае, Лейша Падхерст — признанный авторитет, ее даже выдвинули на Нобелевскую премию, и тут вдруг она неожиданно исчезла из научного мира. Заперлась в своем небольшом доме в Огайо — и всё. Вроде бы она что-то пишет, но никто не знает — что. У нее есть телефон и комп, но она не отвечает на звонки и письма. Отшельница.
— Ага… А чем она занималась до этого?
— Как раз сновидениями, теорией и практикой. Чтение, интерпретация…
— Понятно. Дай мне координаты. — На мониторе появился ряд букв и цифр. — Да, и еще! Хай, если кто-то будет тебя спрашивать — ты ничего не знаешь, не был, не видел!
— Ясно, а ты мне — результаты?
— Ясное дело. Пока.
Я отключился, сразу же вызвал базу данных и уже нацелился пальцем в клавиатуру, но вдруг подумал, что поиск в базе Лейши Падхерст может… Может навести… Не впадаю ли я в параноидальный психоз?! Может быть, да, а может быть, и нет; достаточно ведь отслеживать все обращения к интересующему объекту: «О? Кто же это интересуется нашей Лейшей? Закрытый адрес? Не нравится мне это!» Я вышел на террасу. С корта доносились вопли двух юных глоток. В моей голове начала кристаллизоваться некая идея. Некоторое время я забавлялся ею, словно твердой карамелькой во рту. Потом направился к группе развесистых деревьев, где на лежаке, придавленная автоматическим массажером, лежала Пима, пытаясь читать очередную, восьмую, а может быть, семнадцатую повесть Тэсси Г. Машина отбивала ритм на спине Пимы, голова ее подпрыгивала, дыхание было прерывистым и слегка хриплым. Похоже, она была мне благодарна, что я прервал ее навязанный самой себе «отдых». Во всяком случае, должна была быть мне благодарна.
— У тебя там синяки, — сообщил я, показывая на спину и делая вид, что не смотрю на нее.
