– Ева Адамс.
– Вы уверены?
– Так мне сказали. А настоящая фамилия может быть и Франкенштейн. Меня это не касается. Она не арендатор. Живет бесплатно, так же, как я, но только два месяца. За это время обдерет все обои в квартире 6-В, снимет потрескавшийся линолеум, покрасит стены. Она переезжает с места на место, выполняя эти работы. Каждый находит свой способ устроиться в этом суровом мире.
– Не выглядит она, как Ева Адамс, – изрек я, когда он поднял ящик с инструментами, стоявший у бойлера.
– Правда? И как должна выглядеть Ева Адамс?
– Не так, как эта женщина. Ей подходит более красивое имя.
Смоллер посмотрел на меня, поставил ящик с инструментами на пол, присел, чтобы мы оказались лицом к лицу.
– Мальчики иногда влюбляются. Я влюбился в свою учительницу во втором классе. Не в ее внешность, а в нее. Рассчитывал, что она подождет, пока я вырасту, после чего мы будем жить долго и счастливо. Черт, однако потом выяснилось, что она замужем. Мое глупое сердце разбилось. Но сложилось так, что она развелась и вышла замуж за другого. Я осознал, что она не знает – а может, ей наплевать – о моей любви. Тогда я ее люто возненавидел. Но это принесло боль мне – не ей. Когда ты вырастешь, Иона, женщины будут так часто разбивать тебе сердце, что потеряешь счет. Хочешь совет? Не позволяй им начинать, когда ты еще такой юный.
Я не влюблялся в Фиону Кэссиди – или в Еву Адамс, – которая, по моему разумению, была маньячкой, а то и ведьмой. Но по двум причинам решил не делиться этим с мистером Смоллером. Во-первых, меня порадовала его забота о моем сердце, и он мог расстроиться, если бы его искренний совет оказался лишним. Во-вторых, и это куда важней, я не хотел, чтобы он дал ей знать, что я интересовался ее особой. Она любила резать. Меня не устраивала перспектива попасть под ее нож. Предположение Смоллера, что я влюбился в нее, предоставило мне возможность слезно просить его о том, чтобы он не рассказывал ей о моей влюбленности.
Мистер Смоллер поклялся сохранить мой секрет, а я пообещал следовать его совету. Нашу договоренность мы скрепили рукопожатием: двое мужчин разных поколений, но, тем не менее, осознающих, что романтика опасна и нет большей печали, чем страдания от неразделенной любви.
Выпрямившись в полный рост – под раскаты грома и сполохи молний, отражающиеся в грязных окнах под потолком, – мистер Смоллер сменил роль отца-советчика на более привычную: параноического техника-смотрителя.
– Пора приниматься за работу, хотя какой в этом смысл, если мы собираемся сбросить атомную бомбу на русских, а им не терпится сбросить ее на нас. Война здесь, война там, преступность везде, и однако всем наплевать на все, за исключением «Битлов», и какого-то парня, который рисует огромные банки с супом и продает как явления искусства, и этой кинозвезды, и той кинозвезды. Мир – дурдом. Везде безумие. Везде страхи. Везде…
– …эти «Билдербергеры», – вставил я.
– Золотые слова, – согласился мистер Смоллер.
23
Поскольку идти в общественный центр под проливным дождем совершенно не хотелось, мне следовало спуститься на второй этаж, позвонить в дверь миссис Лоренцо и присоединиться к деткам, которые находились на ее попечении. Когда мама работала, мое пребывание в нашей квартире в одиночестве ограничивалось несколькими минутами. Для мальчика моего возраста я ко всему относился очень ответственно и не давал маме причин волноваться из-за того, что начну играть спичками и сожгу весь дом. Тем не менее Бледсоу в ней было куда больше, чем Керка, а Бледсоу не оставляли маленьких детей одних на длительные промежутки времени, чтобы у них не возникало желания набедокурить и попасть в беду.
Полвека спустя я лучше, чем в тот день, понимаю мой потенциал по части набедокурить. Несмотря на все неприятности, которые выпали на мою долю, теперь, в далеком будущем, мне остается только удивляться, что я сумел так легко отделаться.
Я знал, что правила, установленные моей мамой, не терпят каких-либо толкований вроде тех, к которым прибегают адвокаты, пытаясь найти в законе лазейки для своих обвиняемых в преступлении клиентов. Мама говорила просто и ясно, так что мне оставалась только выполнять ее наказы. Оставив мистера Смоллера с его бормотанием в подвале, я убедил себя, что запрет на пребывание в квартире в одиночестве дольше нескольких минут не распространяется на дом, то есть я мог бродить по нему часами, словно мама одобрила бы мое намерение шпионить за кем-то из наших соседей.
По черной лестнице я поднялся на шестой этаж. Через маленькое окошко в двери заглянул в коридор. Представив себе, что я такой же незаметный, как Наполеон Соло, Человек от Д.Я.Д.И.[28] – этот сериал с успехом прошел годом раньше и поразил мое воображение, пусть даже я мало что понимал, – я тенью проскользнул в коридор. Квартира 6-В находилась по мою правую руку.
Слева, между квартирами 6-А и 6-Б, дверь вела в служебный чулан. Петли скрипнули, но негромко. Без колебаний я переступил порог и закрыл дверь за собой. Фиона Кэссиди могла узнать о моем присутствии на шестом этаже, только если стояла в прихожей своей квартиры и смотрела в глазок.
Включив в чулане свет, я потянул шнур, привязанный к закрепленной с одной стороны на петлях крышке люка. Она откинулась вниз, а закрепленная на ней лестница раздвинулась, обеспечивая доступ на чердак.
Вот тут у меня возникли сомнения. Женщина угрожала мне ножом. Вроде бы представлялось более логичным спрятаться под кроватью, а не пытаться побольше о ней узнать. Нет, нет и нет! Я видел ее во сне, она попала в нашу квартиру через запертую дверь. То есть представляла собой главную угрозу. И мне просто не оставалось ничего другого, как выяснить, кто она такая.
Я достал из кармана медальон с перышком, и от одного взгляда на него моя решимость вернулась.
Я с готовностью верил в магию, хотя не понимал источник ее силы и предназначение. Возможно, зачаровать меня не составляло труда, потому что, будучи Бледсоу, я родился с любовью к музыке. А музыка – хорошая музыка, великая музыка, по сути своей магическая, ее загадочное воздействие на людей тесно переплетено с тайнами всего сущего. Когда мы захвачены Моцартом или Гленном Миллером, мы находим себя в присутствии чего-то удивительного, и нет таких слов, которыми можно описать наши ощущения, потому что восторженная хвала и рассуждения об идеальной гармонии являются богохульством.
Поднявшись по лестнице, я щелкнул выключателем, установленным на раме, в которую заходила крышка, и тут же зажглись лампы в керамических патронах, которые крепились к стропилам на больших расстояниях одна от другой. Тени не разлетелись, но просто отступили, перегруппировались и застыли, как часовые.
