Андрей по опыту своих друзей знал, как легко разъедается незначительными бытовыми неурядицами, словно металл коррозией, самая пылкая и преданная любовь, как гибнет она под мелкими, но смертельными своей множественностью уколами несдержанности, раздражительности, эгоизма. И он поклялся себе:
— Никогда, никогда не дам возможности прорваться из темных глубин моего подсознательного я притаившимся там, как крысы в подвале, темным и гадким мыслям, низменным чувствам и желаниям. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы сберечь, сохранить то теплое, светлое и чистое, что с самого начала, — с первой моей встречи с Ляной родилось, жило и крепло во мне до этого часа. С этой поры моя жена, мой ребенок будут моей святыней.
И теперь, в день свадьбы, у Андрея было такое впечатление, словно они только сегодня стали мужем и женой, словно познакомился со своей Ляной в тот миг, когда узнал, что скоро станет отцом. И хоть все было не так, как обычно принято на свадьбах, и хоть одевались они в одной комнате, и Андрей сам помогал Ляне прилаживать к ее густым волосам длинную фату, чувство торжественности и исключительности события не покидало его.
Когда молодые были уже готовы, Ляна попросила Андрея внимательно выслушать ее, прежде чем они выйдут к гостям. Немного удивленный, он согласился, не сводя влюбленных глаз со своей красавицы-жены и стараясь сгрести ее в охапку и поцеловать.
— Ой! Ты же помнешь мой наряд! — отбивалась Ляна. — Эта фата… Мне все время кажется, что она косо сидит у меня на голове, и от этого я выгляжу смешно.
Но Андрей уже не слушал ее.
— Жена… — мечтательно прошептал он. — Надо же, жена…
Арсеньев вспомнил то время, когда он, безнадежно влюбленный, не смел и подумать о том, чтобы сделать Ляне предложение.
Из тепла приятных размышлений его извлекло наступившее в комнате молчание.
«Ну вот, опять проштрафился, — встревожился он. — Ляна же собиралась сообщить мне нечто серьезное, а я совсем не слушал, о чем она говорит».
Он поспешил изобразить на лице преувеличенное внимание, но этот маневр не принес никакого успеха. Невеста обиженно тряхнула головкой, и цветочки в ее свадебном венке осуждающе зашуршали своими белыми крахмальными лепестками.
— Ну, Ляночка, прости, — воскликнул Арсеньев, целуя жену. — Я задумался немного и плохо расслышал. Ты о чем-то спросила?
Он заглянул в погрустневшие глаза девушки и разволновался.
«Какие клятвы себе давал, а уже успел испортить невесте настроение в такой торжественный день», — ругал он себя.
Пытаясь шуткой вернуть прежнюю веселую атмосферу, он уткнулся носом в ароматные волосы Ляны, и, целуя их, забормотал:
— Ну право же, я не так уж и виноват, родная. Если принять во внимание, что мысли мои были заняты исключительно тобой одной, то любой суд присяжных тотчас вынес бы мне оправдательный вердикт.
— Ладно, подсудимый, — снисходительно улыбнулась она. — Казнь будет отменена, если ты сейчас же уберешь свой нос из моей фаты и, не перебивая, выслушаешь то, что я намерена тебе сказать. Это очень важно.
Андрей поспешно выполнил приказание и с ожиданием уставился на жену, но она вдруг засмущалась и, опустив глаза, прошептала:
— Андрюшенька, милый, обещай, что не будешь смеяться и согласишься сделать то, что я сейчас попрошу.
Ляна с мольбой заглянула в глаза мужа. Андрей удивленно смотрел на нее и молчал.
— Нет, не обещай, а лучше поклянись, что не откажешь мне, — уже с жаром добавила она. — Поклянись!
— Хорошо, клянусь, — неуверенно произнес он, раздумывая, что такое уж необычное может запросить Ляна, если потребовалось прибегать к таким крутым мерам, как клятвы.
— Нет, нет, не так поклянись, не так. Поклянись по-другому, серьезно, ответственно, — тормошила его она.
— Хорошо, хорошо, — с улыбкой согласился Андрей, — клянусь ответственно и серьезно, а также решительно и окончательно, а следовательно, бесповоротно. А в чем дело-то? Что я должен совершить?
Ляна облегченно вздохнула и, нежно целуя мужа, ответила:
— Пока ничего. Потом, после свадьбы скажу. Но смотри, не обмани, ты уже поклялся.
— Ладно, не обману, — озадаченно покачал головой Андрей.
— Ну, тогда пошли встречать гостей! — повеселев, воскликнула Ляна.
* * *
Свадьба до утра гремела музыкой, кружила вальсами и веселилась, как могла. Сменяя популярную Аллу Иопше, лукавым голосом сообщающую, что «хороши вечера на Оби», звучали танго и фокстроты, внезапно обрывая которые, гости вдруг запевали дружным хором «Подмосковные вечера» или «Мы с тобой два берега у одной реки», и тут же мечтательно-страстная Рио-Рита снова вихрем срывала всех с мест и звала кружиться в самозабвенном танце, который сменяли новые застольные, а затем шаловливо-темпераментная Кумпарсита… и так до самого рассвета.
Ляна наотрез отказалась петь цыганские песни и исполнять цыганские танцы, но зато с удовольствием подпевала друзьям Андрея.
Особенно ей понравились «Одинокая гармонь» и «Песня первой любви в душе до сих пор жива…», которые она пела необычно: грудным голосом и на цыганский манер, чем вызвала всеобщий восторг. Пожелав учиться вальсу, она порадовала мужа и удивила его друзей, так как оказалась очень способной ученицей и уже очень скоро непринужденно кружилась с Андреем по комнате под громкие аплодисменты компании.
Уже проводив гостей и засыпая на плече у мужа, Ляна еле слышно прошептала:
— Смотри же, Андрюша, помни, ты мне обещал, теперь исполни свою клятву.
— Да что же исполнить-то? — нежно целуя жену, спросил Арсеньев.
— Завтра, любимый, завтра, — уже сквозь сон ответила Ляна.
А на следующий день начались будни. Андрей уже знал, что будни тоже могут стать праздником, если рядом с тобой близкий, любимый человек, одно только присутствие которого окрашивает в теплые, радостные тона каждую мелочь, каждую деталь и делает значительным, наполненным глубоким смыслом любой пустяк. Он был счастлив, но несколько обеспокоен резкой переменой поведения жены.
После свадьбы прошло уже несколько дней, а Ляна ни одним словом не обмолвилась о той клятве, которую взяла с мужа в самый торжественный момент их жизни. Часами она просиживала за своими таинственными книгами, напряженно шепча себе под нос какие-то тарабарские фразы.
Но однажды, вернувшись со службы, Андрей застал ее в еще более необычном состоянии. На щеках Ляны пылал яркий горячечный румянец, глаза зажглись каким-то странным диким блеском, грудь высоко и часто вздымалась, а голос срывался от волнения.
