Я направился в сторону ближайшего бокса, и тут из другого, чуть левее, высунулся толстяк в идеально чистом комбинезоне с большой желтой раковиной на груди. Он не походил на обычного механика, но как раз именно такой был мне для начала и нужен.
— Добрый день! — крикнул он. — Даже верить не хочется, что это чудо техники отказало. — Он доброжелательно улыбнулся.
Я видел, как у него под черепом клубятся приятные мысли, вращающиеся вокруг старого как мир словосочетания «немалые деньги».
— И вы правы. — Я постарался, чтобы мои слова прозвучали как комплимент типа: «А вы, однако, разбираетесь в машинах!» — Как говорилось в рекламе: «Если тебе кажется, что твой „бастаад" отказал, это значит лишь, что тебе снится дурной сон!» Я по другому делу. — Я чуть понизил голос, чтобы его ушей достиг шелест банкнот в моем кармане.
— Может, зайдем в контору? — Я не ошибся: у него был хороший слух, чувствительный к звяканью инструментов в смотровой яме и шороху мятых денежек. — Никто нам там не помешает. — Он ткнул большим пальцем в сторону дверей в начале зала.
Мы вошли в просторное помещение, оборудованное средствами связи не хуже, чем средний комиссариат полиции. Оборудование было, может быть, и устаревшим, но явно свидетельствовало о том, что на этот раз «Шелл» не предвидела краха в авторемонтной отрасли и с размахом инвестировала средства в свои мастерские. Толстяк открыл холодильник и спросил:
— Чего-нибудь холодненького?
— Нет, спасибо, — махнул я рукой. Утро, на мой взгляд, было достаточно свежим, и у меня, в отличие от моего собеседника, не было никаких причин потеть при мысли о неожиданном заработке.
Толстяк сорвал кольцо с банки с ананасовым соком, выпил половину и утер губы тыльной стороной руки.
— Слушаю. — Он сел за стол и показал мне на широкое пластиковое кресло напротив.
Я осторожно сел, предвидя, что кресло окажется скользким, как льды Антарктиды. Достав сигареты, я протянул ему пачку. Он взял одну и закурил, не предложив мне огня.
— Помните Алекса Робинса? — спросил я, поднося зажигалку к сигарете.
Он поморщился и выпустил облако дыма.
— Г-господи, ну ясное дело! Было время, я просто работать не мог, постоянно только твердил, какой это замечательный парень, как мы все его любим и им восхищаемся, и как мы за него переживаем, и как ему желаем всего самого наилучшего. Мне пришлось два раза сходить в оперу, я едва умом не тронулся.
— Меня интересует в первую очередь Алекс в период, предшествовавший случившейся с ним перемене. Что это был за человек?
— А вы кто? — Он прищурился и смерил меня взглядом, с его точки зрения — проницательным и сверлящим, но на самом деле лишь хитрым и любопытным.
— Дело весьма деликатное. — Я наклонился к нему. — Робинс оставил после себя сына, а его мать считает, что его отец ее обманул, и теперь намерена вытянуть у адвокатов несколько больше денег, чем дал ей Алекс. А я должен ей в этом помочь. Не стоит, наверное, добавлять, что если эта девушка получит то, что ей причитается, она наверняка не забудет о том, кто помог ей в тяжелую минуту. — Я достал из кармана двадцатку и щелчком послал в сторону развалившегося в кресле толстяка. На его физиономии было написано понимание и сочувствие, он не отрывал от меня взгляда, но купюра исчезла со стола невероятно быстро и незаметно. — Надеюсь, вы меня понимаете?
— Конеч-чно! — ответил он. — Я не совсем, правда, понимаю, что вас интересует… — Он сунул мизинец в ухо и сосредоточенно покрутил. Взглянув на результат этой операции и удовлетворившись им, он вытер палец о брюки, которые теперь уже не были столь идеально чисты.
— Расскажите о Робинсе как можно более откровенно и без всех этих выдумок для журналистов.
— Неплохой работник, да, неплохой, — кивнул он. — Вежливый, тихий, иногда я думал, что он просто дурак, но ведь потом он так прославился по телевидению…
— Погодите, погодите! Сначала про Робинса до той перемены, постарайтесь не смешивать, хорошо? — Мне пришлось его прервать, чтобы он не создал образ третьего Робинса — до и после перемены сразу.
— Ну… гм… Делал, что положено, вот, собственно, и все. — Он допил сок и швырнул банку в корзину. — Потом уехал рыбачить в Швецию, черт его знает зачем. Вы ведь не станете говорить, будто у нас тут рыбы нет?
Патриот.
— Он дружил с кем-нибудь?
— Нет. Здесь тогда были старые специалисты и молодые подмастерья. Он не подходил ни тем, ни другим.
— А из тех, молодых, тут еще кто-нибудь работает?
— Да… — Он кивнул. — Один еще остался.
— Ну хорошо, и что с тем его отпуском?
— Ну, значит, полетел в Швецию на две недели, но вернулся через девять дней и хотел взять еще две недели отпуска. Однако момент он выбрал неудачный, поскольку как раз тогда начали увольнять работников, и вскоре получил уведомление и он. Правда, его это совершенно не взволновало. Это было очень странно, но вел он себя именно так. Теперь-то мне кажется, что он уже знал, чем будет заниматься, и на фирму ему было глубоко наплевать. А потом началась вся эта комедия — улыбки, цветы от коллег и так далее, и тому подобное. Приходили какие-то деятели из рекламы, раздали немного денег, сказали, что говорить, обещали еще кое-чего, но больше не появились. Да и зачем, собственно? Алекс Робинс сошел с первых полос газет и перешел на страницы серьезных изданий, а там уже никого не волновало, чем он когда-то занимался.
Я стряхнул пепел в фарфоровую раковину, герб фирмы. Толстяк протянул руку и потушил свою сигарету.
— Вы с ним потом разговаривали?
— Нормально — уже нет. Раз или два, но это были примерно такие сценки: «Алекс, старик! Как дела?» — «Эрнест! У меня все о'кей, да ты, наверное, и так знаешь?» Словно треп перед камерой. — Он поморщился, отчего его глазки скрылись в складках жира. — Так продолжалось два месяца, а потом — тишина. Лишь когда он застрелился, снова началось вторжение журналистов; мы говорили все то же, что и раньше, хотя каждый из них хотел чего-то особенного. Впрочем, честно говоря, мы ничего о нем и не знали.
— Хорошо. — Я поднялся со скользкого сиденья. — А с тем, молодым, я мог бы поговорить?
— Сейчас. — Оттолкнувшись ногой от стола, он развернулся в кресле и нажал две клавиши. Несколько секунд спустя в динамике что-то захрипело. Аппаратура была явно старой.
— Пусть ко мне зайдет Космонавт, — бросил толстяк в микрофон и вернулся в прежнюю позицию. — Этот парень, Боб Невилл, хотел стать астронавтом, но у него не получилось. Кто-то у него в семье оказался из красных.
— Ну что ж, спасибо вам. До свидания.
Я вышел, прежде чем он успел что-либо сказать. В паре метров от дверей я увидел крепкого мужчину лет тридцати. Я подождал, пока он подойдет ближе.
