— После семи дней пыток? — негромко спросила я.
Агент Стерлинг поднялась на ноги, не позволяя мне подойти ближе. Найтшэйд
склонил голову. Его тело тряслось. Через несколько секунд я поняла, что он смеялся —
бесшумным, довольным смехом, от которого мне стало плохо.
— Для менее важных вопросов хватит одного обряда очищения. Если Владыки
будут великодушны, они могут даже позволить ей выбрать.
Выбрать, как именно её будут пытать. Мой желудок взбунтовался, но я сжала
зубы, отказываясь думать о тошноте, подступившей к моему горлу.
— Но что, если им не понравится её решение? — спросила я, снова контролируя
себя. — Что, если она скажет им оставить тебя в живых?
— Не скажет, — Найтшэйд откинулся на спинку стула. — Если её суждение
покажется не объективным, они снова проведут обряд очищения.
Снова станут её пытать.
— Где она? — резко спросила я. — Скажи нам, где она, и мы сможем это
остановить. Мы сможем спасти тебя.
— Нет, Кассандра, — с почти любящей улыбкой произнёс Найтшэйд, — не
сможете.
Ты
На этот раз — нож. Оружие Пятерки — быстрее одних, но медленнее других.
Хаос и порядок, порядок и хаос.
Теперь ты лежишь на полу, а твоя память полнится провалами. Ты не помнишь,
как вернулась Лорел.
Ты не помнишь, когда и откуда на её горле появились синяки.
Но ты помнишь, как твоя кровь стекала с ножа Пятерки. Ты помнишь музыку и
боль. Помнишь, как сказала Владыкам, что предатель должен умереть.
Ты помнишь, как Лорел опустила свои пальцы в твою кровь. Улыбаясь, как ты её
учила.
— Я — умница, мамочка? — спросила она, сворачиваясь в клубочек у тебя на
коленях.
Колесо крутится. Ты пыталась его остановить. Но некоторые вещи остановить
невозможно.
ГЛАВА 27
ФБР изолировало Найтшэйда от других заключенных. Агенты следили за ним
двадцать четыре часа в сутки. К двум часам утра он был мертв.
Владыки могут добраться до кого угодно, где угодно.
— Сегодня второе апреля, — я заставила себя произнести слова вслух, стоя перед
стеной с уликами в подвале.
4/2. Первая апрельская дата Фибоначчи.
— Следующее — четвертое апреля, — продолжила я. — Пятое апреля. Двадцать
третье апреля.
— Кэсси, — ко мне подошел Дин. Я находилась здесь с тех пор, как мы вернулись
домой. Я почти не повела глазом, когда мы узнали, что Мэйсон Кайл был мертв.
— Тебе нужно поспать, — пробормотал Дин.
Я не ответила, продолжая глядеть на жертв на стене. Я думала о том, что Пифия
давала одобрение на каждую цепочку из девяти жертв. Она решала, что человек достоин
убивать. Ведь если она отказывалась, боль начиналась сначала.
Вы выбираете тех, кто пережил насилие. Выбираете борцов. Вы заставляете их
приговаривать людей к смерти.
— Кэсси, — Дин шагнул ко мне, заслоняя мой обзор на стену. — Ты не можешь и
дальше так с собой поступать.
Могу, — подумала я, — и буду.
— Посмотри на меня, — голос Дина был мне знаком — слишком хорошо знаком. Я
не хотела поддержки. — Ты почти не спала с момента исчезновения Лорел. Ты ничего не
ешь, — Дин не сдавался. — Пора это заканчивать, Кэсси.
Я притворилась, что вижу через него. Я знала эту стену достаточно хорошо, чтобы
каждое фото стояло у меня перед глазами.
— Когда мы узнали, что у моего отца был подражатель, я сбежал. Я избивал грушу,
пока не сбил костяшки в кровь. Помнишь, что ты сделала?
На мои глаза навернулись слёзы. Я опустилась рядом с тобой на колени и стерла
кровь с твоих костяшек. Я оттягивала тебя от края пропасти каждый раз, когда ты
заходил слишком далеко.
Дин обвил одной рукой моё тело, а второй — мои колени. Он поднял меня на руки,
унося меня прочь от стены. Пока он нёс меня к двери в подвал, я чувствовала, как в его
груди бьется сердце.
Брось меня, — подумала я. Моё тело окаменело. — Просто брось меня. Просто
отпусти меня.
Прижимая меня к себе, Дин отнёс меня в мою комнату. Он присел на мою кровать.
— Посмотри на меня, — нежность его голоса уничтожила меня.
— Не надо, — выдавила я.
Не будь со мной нежным. Не обнимай меня. Не спасай меня от самой себя.
— Ты винишь себя в том, что произошло с Лорел.
Перестань, Дин. Пожалуйста, не заставляй меня это делать. Не заставляй меня
произносить эти слова.
— И в глубине души ты всегда верила, что, если бы в тот день ты не ушла из
гримерки своей матери, если бы ты просто вернулась туда раньше, ты могла бы спасти её.
Каждый раз, когда полиция задавала тебе вопрос, на который ты не могла ответить, ты
думала, что ты сделала недостаточно. Ты не смогла спасти её. Ты не смогла помочь им
поймать её убийцу.
— А теперь они делают ей больно, — правда вырвалась из меня, взрываясь
убийственной силой шрапнели. — Они пытают её, пока она не даст им то, чего они хотят.
— Разрешение, — мягко произнёс Дин. — Оправдание.
Я отодвинулась от него, и он позволил мне. Я чувствовала дни истощения, но не
могла закрыть глаза. Я позволила себе взглянуть на мир глазами моей матери.
— Нельзя сказать, что у меня нет выбора, — мягко произнесла я, не утруждаясь
объяснять, что теперь я говорила не за себя, а за неё. — У меня всегда есть выбор:
страдать или обречь кого-то другого на страдания? Сопротивляться? Или играть
отведенную мне роль? Что даст мне больше контроля, больше власти? Если я заставлю их
сломать меня или если буду играть роль Пифии так хорошо, что они перестанут думать
обо мне, как о ком-то, кого можно сломать?
Несколько секунд Дин молчал.
— По сравнению с нами семерыми, — наконец, произнёс он, — ты всегда будешь
бессильна, — он склонил голову. — Но против одного из нас у тебя будет преимущество.
Я подумала о теле Найтшэйда в одиночной камере.
— Если я решу, что ты должен умереть, ты умрешь.
— Но сначала один из нас должен спросить тебя об этом.
Пифия давала ответ, но не она выбирала вопрос. Его должен был задать один из
Владык, чтобы она вынесла решение — но, прежде чем она решала, её пытали. Если
