— А вы же не верите в бога, правда, Анна? — И опять она не понимает, издевается он или просто так спрашивает. И опять изнутри поднимается боль, и вместе с ней противоядием растет гнев.
— А вы что же, верите? — Он не оборачивается.
— Все лучшие математики верят в бога.
— Почему вы не можете просто отвечать на мои вопросы?
— Потому что они не просто ваши. Вам за них платят.
— Ясно. Ладно. Мистер Лоу, для чего вы положили четыре миллиона на счет вашего одиннадцатилетнего сына?
— Задайте другой вопрос.
— С удовольствием. Над чем вы работали ночью?
Он фыркает.
— Не так просто объяснить…
— Как думаете, легче будет объяснить суду?
Его руки безвольно повисают вдоль тела, теперь он стоит недвижно, и за спиной у него стекло, а за стеклом деревья.
— Я работал над общей проблемой криптографии. Теоретический вопрос.
— За прошедшие тринадцать лет вы скрывали какие-нибудь персональные доходы или избегали платить британские налоги с персональных доходов, кроме того, что хранится в депозитарии в Татарском проливе на имя вашего сына, Натана Лоу?
Он медлит только мгновение.
— Нет.
— Нет. — Она печатает ответ, легкий перестук клавиш в полупустой комнате. — Вы уверены?
— Я не обязан давать Налоговой службе заверения. Только мои налоги.
Она перестает печатать. Смотрит на него, пока он не оборачивается.
— Тогда дайте мне.
— Я уверен. Больше никаких сокрытых счетов нет.
Она чувствует, как гнев мгновенно исчезает. Ей даже кажется, что она съежилась.
— Лоренс был уверен, что могут быть другие, — тупо говорит она.
— Значит, Лоренс ошибался. Мне нет нужды прятать мои деньги от кого бы то ни было.
— Но вы спрятали.
— Однажды, — тихо говорит он. И в тишине Анна совершенно отчетливо слышит, что если б он решал один, никогда бы не стал ничего скрывать; это был не только его выбор.
— Думаете, я лжец?
— Нет.
— Люди так считают.
— Люди вряд ли ненавидят вас.
— Я этого не говорю. Я говорю, что они смотрят на меня и на себя, на вещи, что достаются им так тяжело. И думают, как это, возможно, честно жить настолько иной жизнью. — Он замолкает, словно давая ей время возразить. Она молчит, и он продолжает, резче: — Они ищут способ, который позволит так жить любому. Везение, уловка. Они ищут обман. Возможно, вы тоже.
— Не все хотят быть вами.
— Не все. Вы не хотите, да? — Он возвращается к ней, садится рядом. — Я понял это, едва увидел вас. — И больше ничего. Он смотрит на Анну, впитывает ее. Чистая, прозрачная кожа от ушей до ключиц, волосы собраны сзади. Изгиб шеи, гладкой и сильной, точно сдерживает рывок. Она читает строки на экране ноутбука, в нем тонны информации. Можно подумать, они могут ей что-нибудь объяснить, хоть что-нибудь.
— У меня больше нет вопросов, — наконец говорит она, смотрит на него и улыбается, точно извиняясь.
— Мне очень жаль, — отвечает он, и она снова улыбается, потому что он искренен, а он рад за нее, пусть и не может больше радоваться за себя.
— Нет, не жаль.
— Нет?
— Никто не жалеет, когда уходит Налоговая.
— А я жалею. Значит, мы закончили, — говорит Джон, и Анна кивает. — Вы вынесли свой вердикт. Могу я спросить, каков он?
— Мое официальное заключение: вы возместили все долги Налоговой, включая всю сумму штрафа, и, насколько мне известно, больше никаких долгов за вами не числится. Формально у меня больше нет полномочий для расследования.
— А неформально?
Она молча выключает компьютер. Экран медленно гаснет. Она не нагибается за сумкой.
— Анна?
— Что?
— Вы удовлетворены?
— Вы знаете, что нет.
— Тогда что вы собираетесь делать?
Она откидывается на спинку стула, вздыхает глубоко и открыто.
— Я собираюсь пойти домой, заказать ужин с доставкой и открыть бутылку вина. Напьюсь и постараюсь обо всем забыть: я знаю, вы сделали что-то не то, но могу никогда не узнать, что именно. А что мне еще делать?
— Вы можете встретиться со мной снова. — Она оборачивается и натыкается на его пристальный взгляд.
— И это поможет, да?
— Этого я не имел в виду. — Он молчит, будто его застали врасплох, думает Анна, смутился даже, и она удивлена.
— Тогда что вы имели в виду?
— Я имел в виду, — начинает он, разделяя слова, они приходят к нему одно за другим, — что я буду жалеть, если не увижу вас снова.
— Почему? — спрашивает Анна, но уже знает ответ, может, даже лучше Джона.
— Почему вы всегда хотите знать почему?
— Это моя работа.
— Это больше не работа.
— Разве?
— Вы, кажется, сказали, что у вас больше нет вопросов.
— Я вас обманула. — Она тянется к сумке.
— Давайте увидимся еще раз.
— Когда?
— На Новый год. В новогоднюю ночь. На Зимнем Балу. Звучит официально, но это не так. Приходите. Если приедете и передумаете, можете меня даже не искать. Теренс отошлет вам приглашение.
— Вот как?
— Анна.
— Я обещала родным быть с ними.
— Обманщица.
— Теренс думает, что я ваш враг.
— Анна.
Она встает. Чувствует его взгляд, но не смотрит на него. Берет пальто, портфель, рассеянно погружаясь в ритуал сборов.
— Анна, — говорит он в третий раз.
— Хорошо, — говорит она.
И смотрит на него, очень спокойно, когда он берет ее руку.
Позже, вспоминая расследование, она впервые анализирует его безжалостно, подробно, будто ее слова или действия могли обнаружить то, что осталось невысказанным. Лишь спустя много дней она понимает, что для нее дело закончилось, как и для Джона. Он заплатил свои долги и тем самым сделал ее бессильной. Нечего больше расследовать.
Как будто это имеет значение. Как будто ей нужны его деньги, или успех и внезапная популярность могут содействовать ее карьере. Думая о Джоне, Анна представляет себе, как, должно быть, похожи ее чувства на чувства клиентов, особенно тех, кто виновен, мошенников. А он женатый человек, отец. Она знает, каково это, когда распадается семья. Но хочет увидеть его снова, и не только его, но и жизнь, которой он себя окружил. Дом, защищенный деревьями. Смех Натана, эхо смеется в ответ. Аннели. Даже Аннели. Она хочет его, но не только его. Она хочет людей, у которых он есть.
Остальное приходит позже. Она не может подавить сопротивление, которого не помнит, сильнейшее негодование. Как будто она никогда не станет частью Эрит-Рич, но чудится, что место и семья не связаны друг с другом, и она хочет, чтобы то и другое разрушилось. Ей приходится одергивать себя, напоминать себе, что в ней нет ненависти ни к Джону, ни к деньгам, которые он создал. Она не знает, увидит ли его снова. Приглашение лежит нераспечатанным на каминной полке, бумажный конверт с водяными знаками, необыкновенно редкий и архаичный.
