– Вон, видишь, девушки стоят? – послышался голос Андрея. Начинаем!
Я непонимающе уставился на него, ожидая развития событий. Он сделал неожиданные пассы руками над головой, и, широко расставив ноги и запрокинув голову вверх, сделал глубокий медленный вдох. Затем сжал кисти рук в кулаки и медленно, с видимым напряжением сгибая руки в локтях, как бы подтягиваясь на невидимой перекладине начал выпускать воздух из легких, издавая при этом низкий грудной звук сродни тибетскому горловому пению с элементами этнического джаза. Наконец он закончил и посмотрел на меня значительно.
– Энергию набрал, – доверительно сообщил он. – И так, – он посмотрел на девушек отстраненно потусторонним взглядом и, как бы через силу, начал вещать…
– Эта слева из хорошей семьи, но немного нерешительна… – Я посмотрел на Андрея и в моей голове застрочило: «тапки с тупыми носками, юбка в складочку по колено, на рюкзаке зайчик… родители интеллигенты, но сама не лидер! – Андрей посмотрел на меня значительно. – Жизнь, в общем, ей удастся, но с личным… – Он как бы вгляделся в туманную даль, – не видно… Скорее, не сложиться… – сокрушенно заключил он. – По работе… все в принципе нормально, тихая карьера в хорошем месте. „У нее на физиономии филфак написан, с родителями в порядке, устроят…“ – звучало в моей голове. – Вот так, – гордо констатировал Андрей. „Круто я заколбасил!“ – послышалось дальше, из чего я заключил, что это были его мысли, каким-то образом параллельно транслировавшиеся в моем мозгу.
– А теперь ты, – великодушно разрешил он. Только энергии сперва поднабери чуток, для разгона. Он рассеяно благодушно огляделся вокруг. Я посмотрел на девушек, в голове привычно зазвучало; я, повторяя услышанное вслух, начал:
– Девушка с рюкзаком Лиза Чайкина, родилась пятого октября в Петрозаводске. Роды шли тяжело, сделали кесарево, как следствие отсутствие агрессии и недостаток жизненной силы. Впрочем, если бы не было кесарева, не родилась бы вообще. Двойное обвитие пуповины и ножное прилежание. Ультразвукового исследования тогда не делали, поэтому решение принималось на глазок. Врач: акушер Шпиленя Геннадий Валерьевич, 1956 года рождения, урожденный… Впрочем, куда это меня, это уже не о ней… – видел или слышал я. – Мне было трудно определится с терминами. Описываемое мной представлялось чрезвычайно детально. Словно фонарик направлялся в глухую темноту и освещал выхватываемые подробности. Причем мощность лампы не была определяющей. Если ее не доставало, я как бы придвигался к интересующему меня объекту, и все становилось предельно ясно. – Отец Лизы, Григорий Дмитриевич Чайка, известный египтолог, автор ряда открытий, в своем роде столп науки, корифей. Молодец и красавец. До последнего времени имел любовницу. Мариша – брюнетка с коротко стрижеными волосами и твердым характером, ассистентка с кафедры, на двадцать лет его младше, но по уму и решительности сильно старше своих лет, к тому же обладающая стройной миниатюрной фигурой. Отношения продолжались пять лет, сейчас, впрочем, сошли на «нет» – острота утратилась, а перспективы отсутствовали – разводиться Григорий Дмитриевич на отрез отказывался. Были у него и другие интрижки, женщинам он нравился, и ограничений в этом вопросе ему почти не находилось. Однако, с некоторого момента все приостановилось. «Женщин жалко», – сформулировал Григорий Дмитриевич для себя, гуляя однажды по берегу финского залива со студенткой пятого курса. Он как раз рассказывал о походе к курганам в пустыне Гоби, дошел до самого интересного места – когда они «раскопали вход пещеру и уже нащупав идущие вниз ступени нацелились было вниз…» – тут Григорию Дмитриевичу вдруг стало неожиданно скучно. Студентка Дина открыв рот от восхищения и, порозовев от подступившего вдруг волнения, чуть приобняв его, прильнула, как бы ища у мужественного профессора-исследователя и, несомненно, героя, защиты и, уже, кажется, влюбившись в него окончательно и бесповоротно… – Впрочем, о чем это? Отвлекся… – перебил я сам себя, чувствуя, что удаляюсь от заданной темы. Посмотрел еще раз на девушку.
– Но все это не проблема, Лиза мало что знает, на кафедру к отцу заходит редко, а мать происходящему значения не придает. То ли от ума, то ли от жизненной мудрости решила для себя так: «Чему быть, тому не миновать, пусть покрутиться, само надоест, семья дороже…» В чем на данный момент права и оказалась… А Лиза – ей все ничего, на теннис вот идет, торопиться. С подругами по учебе в кафе заскочила, съела эклер с «Капуччино». Расплатилась сотенной, сдачу получила две десятки и пять монетой. «Двухтысячновторого года выпуска монета, а червонцы… – Блин», – сбился я опять, понимая, что время выпуска монет – это опять не совсем о Лизе.
– А что же будет с ней, сейчас, сейчас… – У меня появилось желание закончить разговор, тема начинала казаться бесконечной. – Да, правильная девочка, и будущее у нее ничего, Бог от дурости сохранит. На работу в иняз устроят, к папашиному ученику. Тот правда, старый хрыч, за ней ухлестывать начнет, но что-то ему помешает – то ли жена с двумя детьми, то ли директор института, тоже папашин друг; да и Лиза его бы не восприняла по любому как любовника. Авторитет ей в научном мире после папаши вообще не в счет, а остальных достоинств, вроде, как и не наблюдается. Устроится ее жизнь между тем сама собой: выйдет она за Мишку, своего одноклассника; тот в нее, оказывается, с первого класса влюблен… Ребёнок их – мальчик, через три года родиться, тоже кесарево, это говорят, что-то в судьбе… – Я еще раз взглянул на девушку и закончил: – В рюкзаке три учебника, два конспекта, пудреница с зеркалом, телефон «Моторола» с мелодией какой-то заковыристой, Мишкин подарок, я такой не знаю, могу напеть…
Я перевел дух и посмотрел на Андрея. Тот стоял с широко отвисшей челюстью.
– Ты что… Это… Серьезно? – наконец вымолвил он.
– Что серьезно? – переспросил я, не понимая, в какой части моего выступления он сомневался.
– Ну, что напеть можешь? И это… Как ты про теннис догадался, у нее ж ракетки с собой нет?
Я вдруг осознал комичность вопроса и, не удержавшись, заржал.
– Ну, блин, хороший вопрос, Андрюха, а что у нее еще кроме ракетки есть, из того, что я про нее знаю?! У нее может, история жизни на бумажке написанная, на спине прикреплена?
– Блин… – Андрей, кажется, вышел из ступора и сам осознал нелепость вопроса. Мы, тем временем спустились и подошли к девушкам ближе.
– Ну, Лизка, давай, они начали прощаться, – а может, с нами? В доме Кино сегодня что-то сильное.
– Про самураев, японское. Красиво, говорят, до обалдения! – включилась другая девица, длинноногая блондинка спортивного телосложения.
