О вероятном увольнении Антон Михайлович вспоминал сейчас очень часто. Еще в начале семестра он не сильно беспокоился — считал, сократить его просто не смогут: как-никак мировая величина, единственный в университете специалист по исторической семиотике. По его учебникам занимается не первое поколение студентов, а все его монографии переведены на многие языки. Профессор ошибался. Проблема заключалась в другом — сам его курс — «Семиотика» — могли просто ликвидировать, а часы отдать какому-нибудь экономисту или правоведу. Завкаф потом прозрачно намекал, что этот год еще дадут закончить, а вот со следующего семестра, возможно, уважаемому профессору Карпову придется искать себе другое место работы.
А разыскивать новое место в семьдесят лет сложно. Профессор никогда не любил руководить людьми, карьеристом не был, поэтому не имел никаких официальных административных постов. Кто возьмет на работу сотрудника хорошо пенсионного возраста? Да хоть бы даже и профессора с мировым именем? Мало кто, разве что какой-нибудь захудалый пединститут, высокомерно присвоивший себе громкое звание «университет». Правда, были еще разные частные университеты, в одном из которых профессор Карпов даже отбарабанил пару лет — читал курс культуры речи. Но то, что там происходило, Антону Михайловичу категорически не нравилось, и он ушел, несмотря на вполне хорошие деньги. Идти в Академию Наук? Совсем уныло — проще уж собирать милостыню на паперти.
Чтобы как-то отвлечься от минорных мыслей, Антон Михайлович взял с полки свою последнюю игрушку — папку с рукописью новой монографии. Будущая книга называлась: «Система символов в европейской демонологии» и представляла собой многолетний труд, результат работы за предыдущие тридцать лет. Нельзя сказать, что Антон Михайлович эти годы занимался только этим. Вовсе нет! За три десятилетия он выпустил четыре учебных пособия, три монографии и множество статей. Но эта, его любимая работа, все никак не подходила к завершению. Постоянно что-то мешало. В советские времена публиковать такую книгу было долго и сложно, вдобавок не хватало материала, да и работа казалась еще сырой. Потом возникли всякие иные трудности — стало уже не до науки: люди откровенно голодали и стремились хоть как-то выжить. Позднее, в постперестроечное время, когда напечатать могли что угодно, когда угодно и где угодно, во весь рост встала финансовая проблема. Для популярных издательств сугубо монографическая книга, написанная сухим академическим языком, никакого интереса не представляла. Профессору (давно уже профессору) предлагали ее урезать и сделать более популярной, с чем он никак не мог согласиться. Научные же издательства требовали полной оплаты своих услуг, а денег на книгу ни у кого не находилось. Антон Михайлович, однако, время зря не терял, постоянно дорабатывая и совершенствуя свой научный труд. Когда открыли границы, он, по приглашениям западных коллег, объездил чуть ли ни все европейские университеты и научные центры. Профессор был просто счастлив — обилие информации и превосходное качество европейских библиотек и информаториев опьяняли и завораживали.
Но такое счастье продолжалось недолго, и профессор сам не заметил, как надвинулись новые напасти. Сначала его подавило само обилие ставшего доступным материала, но с такой «бедой» он совладал быстро. А затем, как-то исподволь и постепенно, подкралась старость. Это несчастье стало уже настоящим, со всеми положенными по статусу атрибутами — сердечной недостаточностью, близорукостью, проблемами с памятью и дряблостью кожи. Кроме того, как свита королеву, старость сопровождал целый набор хронических болезней, о существовании которых Антон Михайлович раньше даже не догадывался.
Болезни дополнялись одиночеством. Уже очень давно профессор жил один в своей приватизированной трехкомнатной московской квартире, куда некогда переехал из Петербурга после смерти отчима. Когда Антон Михайлович овдовел — жена умерла от рака в сорок лет — то весь с головой ушел в работу. Правда, во Франции оставался взрослый сын, но после похорон со своим потомком профессор практически не общался, на что были особые, не относящиеся к делу причины. Только редкие случайные звонки по телефону и поздравления ко дню рождения — вот и все их контакты. Первое время, один — два раза в неделю, стесняясь и прячась от соседей, он приводил к себе домой случайных женщин. Но потом и от этого отвык, полностью сублимировавшись на научной и преподавательской деятельности. Он много чего добился на этом поприще, но его «Система символов…» по-прежнему лежала в рукописи. И вот, наконец, в самом начале осени, был подписан договор с одним из серьезных издательств — Антон Михайлович получил президентский грант на издание книги.
Задумчиво просматривая отдельные листы распечатанного оригинал-макета, Антон Михайлович остановился на страницах с символами для вызова дьявола. Разложив их, он вдруг с удивлением заметил, что именно таким образом один из средневековых авторов рекомендует вызывать Сатану. Правда для всей полноты обряда необходимо было произнести довольно сложное заклинание, и профессор механически стал выговаривать вслух латинские слова. Это «заклинание» он случайно нашел в Библиотеке Столичного Капитула в Праге, где проторчал все лето двухтысячного года, изучая средневековые рукописи. Вопреки распространенному мнению, все древние манускрипты Европы давно уже каталогизированы и помещены на спецхранение, поэтому посетителям предоставляют только микрофильмы или электронные копии. Именно с такими данными и работал профессор. Слова упомянутой латинской формулы он увидел в подшитом к книге Ансельма Лаонского[3] фрагменте какого-то неизвестного сочинения, что часто бывало в средневековых кодексах.
Когда задребезжал телефон, Антон Михайлович не успел выговорить все слова. Привычным движением он взял трубку и автоматически произнес:
— Алло!
— Здравствуйте, Антон Михайлович! Помогите!
— Коля? — риторически спросил профессор. — Добрый вечер. Что там у вас стряслось?
— Да, это я, — звонил его аспирант — Коля Латников. — Антон Михайлович, у меня проблема!
«Вот черт, вечно этот школяр не вовремя», — подумал профессор, а вслух сказал:
— Ну, и что у вас на сегодня?
— Антон Михайлович, Помогите, только вы можете! — снова повторил аспирант с просительной интонацией. — Где узнать, начиная с какого века, издания латинской Библии стали включать в себя комментарии Николая Лирского[4]?
— Ну… Э-э-э-э…
— Весь Интернет облазил, не нашел! — сокрушался Латников.
