Азотный цикл
Солнце во второй половине дня зашло по дуге, посылая сквозь красные витражные панели западных окон библиотеки странные кровавые пятна на корешки книг, выстроившихся вдоль стен, пока Мейсон и Доктор обсуждали работу на Плато.
— Гэри, я кажусь тебе рациональным? — спросил Доктор.
— Я полагаю, ваш вопрос подразумевает некоторое сомнение в вашем собственном здравом уме. Судя по внешнему виду, и как неспециалист, я могу честно сказать, что в вас нет ничего необычного. Ваша манера речи, однако, несколько обеспокоила меня, но в целом я бы сказал, что вы сошли бы за слегка эксцентричного.
— Ах! — сказал Доктор, — Но после того, как я немного продвинулся, вы, без сомнения, будете думать по-другому. Должен ли я начать с основ?
— Давайте!
А затем биолог начал самую странную и самую неожиданную речь, на которой Мэйсону пришлось присутствовать.
— Вы когда-нибудь слышали об азотном цикле, когда элемент азот, закрепленный бактериями на корнях травы, поглощается скотом, превращается в белки, съедается людьми и снова возвращается в почву и воздух, и так далее до бесконечности?
— Конечно, — сказал Мейсон, — это элементарно.
— Это Бессмертие! — поправил доктор Сантурн, — азотное бессмертие, и его можно продемонстрировать в каждом элементе.
— Азот всегда будет азотом, пока орбиты электронов в его атоме остаются неизменными. Изменение или возмущение электронов превратит его во что-то другое, возможно, в более тяжелый или более легкий азот, возможно, в совершенно другое вещество, я знаю, что это верно для каждого элемента.
— Теперь мы совершаем большой скачок и рассматриваем человеческое существо непосредственно перед тем, как наступает смерть.
— Кровь течет по сосудистой системе, питая ткани. Затем жизненный импульс прекращается. Деление прекращается. Клетки тканей, испытывающие недостаток кислорода и питания, начинают распадаться на свои инертные протоплазматические элементы.
— Электронная активность в отдельных атомах, однако, продолжается вечно, несмотря на грубое растворение и распад тела. Элементарная материя, из которой состоит тело, неразрушима, независимо от того, какую форму тело в конечном итоге приобретает в процессе распада.
— Это метод анализа Природы, сводящий тело к индивидуальным и оригинальным элементам, которые его составляют. Тратит ли она впустую эти элементы?
— Она этого не делает! Конечно, нет! Она заимствует несколько молекул углерода здесь, немного кальция там, возможно, немного серы и водорода в другом месте. Затем она смешивает их в нужной пропорции, зажигает волшебной палочкой лучистой энергии, и вуаля! Среди нас появился новый живой организм — возможно, амеба, или одна из дрожжей, может быть, птица или зверь, или даже новый человек!
— Вы имеете в виду, — сказал Мейсон, сильно заинтересовавшись, — что Смерть просто нарушает атомный состав тела, вмешиваясь в частоту колебаний его электронов, а затем, путем перегруппировки химических элементов умершего и нового вибрационного импульса, Природа создает новую форму жизни из старой?
— По сути, да! — согласился Доктор, — только ваши определения Смерти, Природы и Жизни означают для вас разные вещи, тогда как для меня они означают Бога. Сейчас, прямо здесь, я собираюсь произнести то, что может показаться богохульством для ваших ушей, которые слишком много впитали на тех лекциях по теологии давным-давно, когда вы были просто формирующимся и впечатлительным мальчиком.
Доктор и его посетитель не согласны
— Если я смогу сделать это — если я смогу свести ряд тех же элементов, чтобы они снова стали организмом, к его компонентам, а затем возродить жизнь, разве я сам не буду Богом?
— Я понимаю, — сказал Мейсон, его голос был горьким от разочарования, — «Я и Бог», как однажды заметил кайзер. У вас мания величия.
— Твоя реакция делает вам честь, Гэри, — сказал доктор Сантурн, извиняющимся тоном и пожимая плечами, — но не поймите меня неправильно. Нет, у меня нет желания быть — Божественным. Я всего лишь червь, измеряющий свою длину с помощью неизвестного конца научного критерия, в попытке достичь определенной цели.
— Небывалая цель! — фыркнул Мейсон с отвращением.
— Я хочу доказать, — продолжал Доктор, — что духовного бессмертия не существует, потому что физическое, атомное бессмертие исключает такую возможность. И это относится и к Воскрешению тоже. Тело человека умирает, распадается, и его атомы снова используются для создания других форм. Его «дух» — это просто вибрация, которая стимулирует электроны на их орбитах.
— Да? — скептически усмехнулся Мейсон.
Доктор покраснел, но продолжил в той же педантичной манере.
— В работе с радио мы различаем два вида волн: затухающий, или погашенный тип, и непрерывный, или незатухающий, вариант.
— Смертная жизнь подвержена затухающим импульсам. Затухание вибраций может произойти в одной клетке за час, у человека, огромного скопления клеток, для этого может потребоваться шестьдесят лет или, в случае с нашим старым другом Мафусаилом, девятьсот шестьдесят три года. Устраняя несчастный случай и применяя к человеку надлежащий, непрерывный вибрационный импульс, мы сможем поддерживать его жизнь на неопределенный срок.
— Меня не интересует этот аспект бессмертия, мой друг. Это нарушило бы экономическую схему вещей. Но я желаю показать, что нет «духа», который сохраняется после распада человека. Смерть просто гасит его жизненные вибрации, гасит импульс, так сказать. Только его молекулы, атомы и электроны живут вечно.
Он замолчал, став задумчивым и Мейсон, погруженный в ужасные размышления, не стал его беспокоить. В конце-концов он нарушил молчание.
— И когда ты продемонстрируешь свой тезис человечеству, Оливер, чего ты ожидаешь достичь?
Доктор Сантурн рывком собрал свои блуждающие мысли, вспомнил время, место и противника и сформулировал свой ответ.
— Ах! Гэри! Я хочу уничтожить религию, проклятие человечества! Я хочу, чтобы люди прожили свои годы со знанием того, что то, что они тратят здесь, не может быть возмещено в «будущей жизни» никаким искуплением. Что «Рай» не сулит большей награды, чем они способны достичь прямо здесь, в одном существовании; и что
