– Да… но все же, неужели он говорил про «Макдоналдс»?
– Да, – кивает она. – Он говорил: «Знаешь это заведение? Реши я покончить с собой, выбрал бы именно это место». Так уж оно выглядит.
Я молчу. В зале звякают кофейные ложечки, люди меланхолично беседуют.
– Ну вот, когда он не вышел на работу, я бросилась в «Макдоналдс». Я знала. Знала, что он будет там.
Из приемника на кухне у Мориса льется «Мистер Тамбурин».
– О, – замечает Наоми, – это ведь Дилан. Вам это нравится?
– Нет. Я люблю только Дилана семидесятых и после девяностых.
– Забавно.
Я пожимаю плечами. Минуту мы слушаем. Музыка играет. Наоми кладет в рот кусочек помидора.
– Это из-за ресниц, да?
– Да.
* * *Это необязательно правда.
Эта женщина почти наверняка морочит меня, сбивает с пути. Причины еще предстоит выяснить. Насколько я успел понять, шансы, что Питер Зелл экспериментировал с тяжелыми наркотиками – искал, покупал их при нынешней недоступности и ценах, при усиленной по пересмотренному после Майя кодексу уголовной ответственности, – один на миллион. С другой стороны, и один шанс на миллион иногда должен выпадать, иначе не было бы и этого одного. Так все говорят. Статистики в ток-шоу, ученые, выступающие перед конгрессом, – все пытаются объяснить, отчаянно ищут во всем этом смысл. Да, шансы чрезвычайно малы. Вероятность близка к нулю. Но малая вероятность данного события не означает, что оно не произойдет.
Так или иначе, я не думаю, что она солгала. Не знаю почему. Стоит закрыть глаза, и я вижу, как она рассказывает: большие темные глаза смотрят спокойно и грустно, она опускает взгляд на руки, губы решительно сжаты. И я, как безумец, верю, что она говорит все как есть.
Вопрос о Зелле и морфии вращается в моем мозгу по медленной орбите, проплывает мимо плавающего там же нового факта: Зелл считал «Макдоналдс» подходящим местом для самоубийства. Ну и что, детектив? Он был убит, и убийца совершенно случайно оставил его именно там? А тут какая вероятность?
Снег стал совсем другим. Жирные хлопья медленно опускаются на землю, очень редко, чуть ли не по одному, и каждый немало добавляет к сугробам на площадке.
– Ты в порядке, Хэнк? – спрашивает Руфь-Энн и, не глядя, смахивает в карман передника оставленные мной на столике сотенные.
– Не знаю. – Я медленно качаю головой, смотрю в окно на стоянку, допиваю кофе. – Похоже, я не гожусь для таких времен.
– Не скажи, малыш, – возражает она. – По-моему, ты чуть ли не единственный, кто для них годится.
* * *Я просыпаюсь в четыре утра, выныриваю из абстрактного сновидения с ходиками, песочными часами и рулетками и не могу снова заснуть, потому что меня осенило. Хоть один кусочек встал на место, хоть что-то!
Я надеваю блейзер и слаксы, ставлю варить кофе, засовываю в кобуру полуавтоматический служебный пистолет.
Слова медленно кружат у меня в голове.
Какова вероятность?
Сегодня у меня будет много дел.
Надо позвонить Виленцу. Надо добраться до Хазен-драйв.
Я смотрю на толстую, яркую и холодную луну в ожидании рассвета.
– Простите? Доброе утро, здравствуйте. Мне нужно сделать анализ образца.
– Ну что ж, это наша работа. Секундочку, пожалуйста.
– Мне нужно прямо сейчас.
– Я же сказал, секундочку.
Это тот ассистент ассистента, о котором говорила Фентон, – он теперь заведует государственной лабораторией на Хазен-драйв. Он молодой, взъерошенный, опоздал на работу, а на меня смотрит будто впервые увидел полицейского. Пробираясь к своему столу, он кивает на ряд жестких оранжевых стульев, но я не спешу садиться.
– Мне нужно прямо сейчас.
– Черт возьми, парень, секунду, а?
Он сжимает в руке пропитынный маслом пакет с пончиками, он смотрит воспаленными глазами, он не брит с похмелья.
– Сэр?
– Я же только вошел. Десять утра вроде бы.
– Десять сорок пять. Я жду с девяти.
– Да ведь мир же идет к концу…
– Да, я слышал, – говорю я.
Сегодня неделя, как был убит Питер Зелл, и у меня наконец появилась ниточка. Одна зацепка. Одна мысль.
Я постукиваю по столу токсиколога. А он тяжело отдувается и неловко усаживается на вращающееся кресло, и тогда я выкладываю перед ним образец. Пробирку с темно-красной кровью из сердца Питера Зелла. Утром я достал ее из домашнего холодильника и запаковал в герметичную коробку, в которой ношу на работу завтрак.
– Слушай, парень, она же не помечена. – Сотрудник подносит пробирку к бледной галогенной лампочке. – Нет ярлыка, нет даты. Может, там шоколадный сироп, парень?
– Нет.
– Да, но так не положено, офицер.
– Да ведь мир же идет к концу, – говорю я и получаю в ответ кислый взгляд.
– Должен быть ярлык, должен быть приказ. Кто заказывает анализ?
– Фентон, – говорю я.
– Серьезно?
Он опускает пробирку, щурит обведенные красным глаза. Скребет в затылке, и на стол осыпается перхоть.
– Да, сэр, – говорю я, – она предупреждала, что здесь у вас кавардак. Все время пропадают приказы.
Я ступаю по тонкому льду и сознаю это. Парень смотрит на меня опасливо, и я ловлю себя на том, что сжал кулаки и стиснул челюсти. Мне нужно узнать, есть ли в крови морфий. Нужно знать, правду ли сказала Наоми Эддс. Я ей верю, но должен знать наверняка.
– Пожалуйста, друг, – мягко говорю я, – сделай анализ. Просто сделай.
* * *– Брат? – окликает меня бородатый очкарик средних лет. Я иду от гаража через Скул-стрит, направляюсь в участок и прокручиваю в голове варианты, располагая их на оси времени. – Слышал благую весть?
– Да, – вежливо улыбаюсь я, – конечно, слышал. Спасибо.
Мне надо войти внутрь, рассказать коллегам, что я наработал, определить план действий. Но прежде завернуть к Виленцу, получить результаты проверки, ради которой я вызвонил его без четверти девять. А бородатый сектант стоит у меня на дороге. Подняв глаза, я вижу, что они сегодня собрали все силы. Целое стадо верующих в черных пальто щедро раздает во все стороны улыбки и брошюры.
– Не бойся, – говорит, возникнув передо мной, некрасивая женщина с косящими глазами. На ее зубах пятнышки красной помады. Они все одинаково одеты, три женщины и двое мужчин, все прилежно сияют и сжимают пальцами в перчатках брошюры.
– Спасибо. – Я больше не улыбаюсь. – Большое спасибо.
Они не иудеи – те носят шляпы. И не свидетели Иеговы – те тихо стоят, подняв повыше листовки. Кто бы они ни были, я поступаю как обычно: смотрю в землю и по возможности не останавливаюсь.
– Не бойся, – повторяет женщина, а остальные выстраиваются за ее спиной неровным полукругом, зажимая меня, как хоккеиста на поле. Я делаю шаг назад и спотыкаюсь.
