Агент Их Величеств, Часть первая - Александр Н. Александров

- Она сказала, – Фигаро не особо смущал тот факт, что он говорит это вслух, – что пошлёт мне весточку. Что бы это ни значило. И почему-то не смогла ничего объяснить напрямую. Никакие уговоры на неё не подействовали, но если бы она была под пси-контролем...

«Нить постоянного пси-контроля твои заклятья, конечно, разорвали бы. Но если у неё в голове есть психические блоки, которые были внедрены туда заранее, то щиты бесполезны. И ты отлично это знаешь»

- Психические блоки проявляются не так. Она бы даже не поняла, о чём я говорю и что вообще имею в виду. Строила бы из себя дурочку и удивлённо хлопала ресницами.

«Это если блок ставил профессионал»

- Ты хочешь сказать, что она – жертва неумелого псионика? Девушка с повреждённым мозгом?.. Стоп, нет, опять чушь: мозг у неё цел и невредим, я видел по ауре. Думаем дальше.

«На самом деле не очень-то он и цел. Помнишь ту красную полосу, похожую на рубец в верхнем вита-центре?»

- И что? След застарелой травмы. Когда-то, скорее всего, в детстве, она сильно расшибла себе голову. Но этот удар, хотя и оставил на ней след, не затронул её психику. Может, она иногда роняет ложки на пол, или не может отличить собаку от кошки, или не чувствует запаха черешни, но Наташа Филч уж точно не сумасшедшая.

«Резонно. Который там час?»

- Половина седьмого. Черти и демоны, как же долго летит время, когда чего-то ждёшь!

«А ты не просто жди. Ты думай. Напрягай голову, она тебе дана не только для того, чтобы в неё есть»

Но вместо того, чтобы что-то напрягать, следователь аккуратно переставил свой ужин со столика на колёсиках на большой стол, не забыл предварительно накинуть сверху скатерть, кое-как заткнул за шиворот салфетку, и принялся есть. Суп ещё не успел остыть, да и шкварки ещё сохраняли приятное тепло, а колбаса буквально таяла на языке.

Умолотив ужин менее чем за полчаса, Фигаро достал из ящика стола бутылку коньяка, налил себе в стакан на два пальца, и, с наслаждением вдохнув коньячный аромат, выпил, а потом и ещё. Откуда-то из центра живота (судя по всему, еда и коньяк активировали какую-то очень важную чакру в организме следователя) начало распространяться приятное успокаивающее тепло. Мозг Фигаро, наконец, стабилизировался, выдохнул, и заработал в привычном ритме.

«Так. У девицы ещё сорок минут. Я подожду до восьми часов... ладно, до девяти, шут с ним, а потом найду эту Наташу, вкачу её полтора кубика алхимического тоника, наброшу Чары правды, и пусть рассказывает, что там у неё за проблемы... И ведь именно что у неё, заметь, а не у всего города! Ты об этом даже не подумал, да? Представь себе ситуацию с её точки зрения: у девицы чёрная меланхолия: бросил парень или муж, а, может, и вообще случилась несчастная любовь. И вот она заходит в комнату к приезжему следователю – кстати, колдуну – а он дверь на замок, заклятья бормочет, а потом – вываливай всё, как есть, женщина!.. Ну, ладно, допустим, я вёл себя прилично, и всё же. Может, она решила, что я из какого-нибудь столичного Бюро Разбитых Сердец, мало ли. И сейчас ка-а-а-а-ак вывалит мне всё про свою несчастную личную жизнь. А ты будешь слушать. Внимательно слушать, и кивать головой, в нужные моменты похлопывая её по плечу, ослиная твоя башка, потому что, во-первых, девушку напугал до чёртиков, а, во-вторых, сам же подписался в защитники. «Я смогу вас защитить», ишь ты! Принц на белом козле...»

Он забил трубку, с наслаждением затянулся (после полупачки «Королевских» любой табак показался бы следователю манной небесной), и принялся неспешно мерить комнату шагами. От двери до балкона, двадцать два шага в одном направлении, двадцать два шага в другом. Если ходить так тридцать минут, то можно засчитать себе вечернюю прогулку, а если час, то и утреннюю пробежку подумал Фигаро. Однако же, как тянется время. И откуда это странное беспокойство, этот холодок в желудке, словно ты проглотил кубик льда? Ох, не любишь ты ждать, не любишь...

За окнами пели птицы, цокали по брусчатке каблуки. Вот хлопнули где-то рядом ставни, раздалось характерное шипение, с которым включается газовый фонарь – не рано ли? Ещё светло на улице. Хотя, может быть, тут фонари зажигает часовой механизм. А вот визг тормозов – длинный скрипящий посвист. Конечно, в любом городе есть свои лихачи. Даже если на весь город из транспорта всего два мопеда, то на одном из них неизбежно будет гонять какой-нибудь господин, ничего не знающий о существовании тормозного рычага, и в другого обязательно врежется. Так уж устроен мир, ничего не поделаешь... А вот дребезжит телефон за стойкой – мерный сонный звук, ничуть не похожий на душераздирающий вопль конторских аппаратов, которые орут, требуют и вопят, подпрыгивая от собственной лихости, едва не падая на пол со столешниц. А это... ну да, тоже очень характерный звук: двойное «др-р-р-рын!» жандармского колокола. Несутся стражи порядка на своей двуколке, подпрыгивая на ухабах: вязать, цеплять наручники, бить морды и...

Стоп.

Жандармы? Здесь? В Серебряной Пагоде?

Фигаро нахмурился. Ноктус говорил, что тут имеется троица жандармов, которая занимается всякими добрыми делами, вроде спасения застрявших котиков, но кто, скажете на милость, выезжает снимать кота с дерева с включённым «колотуном»? Нет, ну, в принципе, возможно, конечно...

А звук приближался: вот колокол грохочет за углом, вот уже на площади, а вот и совсем рядом... и вдруг затих – перестали крутить ручку сигнальной коробки. Почти под окнами «Ратуши». Странно.

Внизу забегали, застучали дверями, кто-то вскрикнул – протяжно и страшно, голоса тяжёлым облаком громыхнули, разбились на отдельные фразы, выплеснулись на улицу. Вспорол воздух полицейский свисток: чистый и пронзительный звук.

На площади что-то происходило, причём нечто из ряда вон выходящее.

Фигаро схватил котелок, с размаху нахлобучил его на голову и, выскочив из комнаты, ринулся к лестнице. Его обуревали самые что ни на есть мерзкие предчувствия.

Лестница, опять лестница, чёртова ваза на подставке в виде колонны, в которую следователь, конечно же, влетел, едва не уронив на пол, поворот, снова лестница, и, наконец, холл. Темно; горит только керосиновая лампа за стойкой, дверь распахнута настежь, за дверью голоса: всхлипывают женщины, ругаются мужчины, и