Лучший исторический детектив – 2 - Александр Балашов

— Прекрасно, я принимаю «Простамол».

— Как это можно в сон попасть? — снова бодро зашагала к станции жена следователя. — Ты мне ничего не рассказывал…

Игорь Ильич усмехнулся:

— И сейчас ничего говорить не буду.

— Это почему же? Что ещё за тайны мадридского двора?

Лаврищев ответил не сразу.

— Просто, если расскажу, то судье Басманного районного суда города Москвы, даже с приставкой экс, ничего не будет стоить отправить меня в психушку.

Супруга рассмеялась:

— Ильич, да если бы я хотела…

Она взглянула на часики и прибавила ходу.

— Ладно, не до твоих снов, Ильич! Как бы на электричку не опоздать.

— Булгаков советовал жене никогда не бегать за трамваями, а ты, душа моя, не бегай за электричками.

— Прибавьте шаг, любитель беллетристики! — отреагировала Мария Сигизмундовна, слыша за спиной тяжёлое дыхание «стойкого оловянного солдатика».

Лаврищев остановился, поставил на пенёк ведро с клубникой, промокнул носовым платком обильно выступивший на лысине пот. Передохнув с минутку, снова затрусил за своей сухопарой женой, решившей серьёзно поправлять его здоровье разрекламированными в Интернете методиками.

— Знаешь, зачем я тебя с дачи сорвала, Ильич? — спросила Мария Сигизмундовна.

— Не-а, — честно сказал Лаврищев, перекладывая ведро в другую руку. — Не знаю, дорогуша.

— Нужно помочь Юлиану устроиться в «Интеко».

— Кто такая — Интека?

— Ты не знаешь «Интеко»?

— Не знаком.

— Не прикидывайся, шут Лаврищев! Помнишь тот нашумевший процесс по иску к «Интеко»? Думаю, госпожа Батурина не имеет ко мне претензий. Братец-то её с носом остался. Но хорошо бы подключить Фомина. Он ведь после прокуратуры в «Интеко» попал. Целился, целился — и попал в яблочко. Не то что ты, Ильич…

— Фомин всю жизнь в связях, как в паутине был, — парировал экс-следователь. — Людей делил строго на две категории — нужных и ненужных.

— Ты, Ильич, явно проходил по второму списку…

— И весьма рад этому факту, — сказал Лаврищев. — Фомин до сих пор, думаю, свой первый список уплотняет, трамбует… Но, Машенька, сколько мусорное ведро не утрамбовывай — выносить всё равно придётся.

— Всем придётся, — неожиданно согласилась жена. — Только и сам Фомин у больших людей в первом списке. Сегодня, неподкупный ты наш из списка номер два, не ты, а именно он решает кадровые вопросы влиятельнейшей в строительном бизнесе компании. Он — Фомин! Твой шеф, уволенный, кстати, по недоверию. На взятке попался — и снова при делах… Да при каких делах!

— Бывший, — поправил Лаврищев.

— Что — бывший?

— Фомин — бывший мой шеф, — поправил жену Игорь Ильич.

— Я не об этом, — бросила Мария. — Я о том, что он опять и сват, и брат, и кум королю.

— Рад за него, ваша честь! — по привычке ёрничал бывший следователь. — Хотя заслуженный борец с коррупцией, если сравнивать его судьбу с аналогичными воровскими судьбами, достоин большего. Но и такой расклад недурён: и тюрьмы счастливо избежал, и нырнул под тёплый бочок к леди-миллиардерше…

Мария Сигизмундовна резко затормозила и всем корпусом развернулась к мужу.

— Я по-вто-ря-ю, — голосом судьи, не допускающего никаких контраргументов, сказала она, растягивая слова, — нужно помочь Юлиану. Помочь! И брось брюзжать и удивлять мир своей банальной демагогией. В нашем обществе люди делятся на две категории. На тех, кто умеет жить, и кто умеет брюзжать и философствовать.

Она обернулась и пришпорила окриком уставшего Лаврищева:

— А ну, не падайте духом, поручик Лаврищев! Ходу, ходу, философ!

Они снова зашагали по лесной дороге. В одной незримой связке: впереди (налегке) — неутомимая судья, за ней (навьюченный) — взмокший от пота следователь.

— А что за спешка с трудоустройством Юлика? — спросил Игорь Ильич. — Что, наш новоиспеченный Иммануил Кант полученное наследство уже профукал?

— Ты плохо знаешь моего сына, — не оборачиваясь, ответила Мария Сигизмундовна.

— Это я его плохо знаю?! — едва поспевая за супругой, воскликнул Игорь Ильич. — А кто все эти годы, пока он в Германии штудировал науки да похитителя камушков, этого Фридриха Ланге шугал по всей «бундесрепублик», кто был его связующим звеном с родиной? Я, его приёмный отец. Кто, наконец, диффенбахию, эту ядовитую гадость моей незабвенной тёщи, в его квартире поливал? Скромный следователь по особо важным делам товарищ Ларищев… Или — гражданин? А может быть, — господин Лаврищев? Звучит!

Мария Сигизмундовна только неопределённо хмыкнула в ответ:

— На господина ты, Ильич, со своей среднестатистической пенсией сильно не дотягиваешь.

И уже с нескрываемым сарказмом:

— Выперли со службы нашего принципиального и неподкупного, не предложив на поддержку пенсионерских штанов даже должностёнки магазинного сторожа…

«Яд, а не баба», — подумал Лаврищев, но жёсткую, хотя и справедливую реплику жены, пропустил мимо ушей, дальше развивая свою мысль о судьбе своего приёмного сына:

— Что, сказать нечего? Ладно, отучился, немецкий в совершенстве освоил, вернулся в родные пенаты — так начинай отдавать вложенное в тебя, работай! Тафай, тафай, камрат, как говорят немцы в плохих фильмах, арбайтен! Ан нет, два года прошло, как он закончил свой берлинский универ, и что? И ничего! Философствует… Но не в бочке, как Диоген. А в своих бесконечных путешествиях по Тюрингии, Баварии, Саксонии, а потом эти странные поездки в Лондон…

— Он служит.

— Где и кому он служит, Мария?

— Он служит благородному делу — найти и вернуть коллекцию царских орденов Эссена. Ей, милый, цены нет — историческая ценность. Вспомни, что наш президент о сохранении отечественной истории говорил, а? Он служит идее!

Лаврищев, не переносивший пафоса, считая его «торжественным враньём», поморщился после этих высокопарных слов супруги.

— Так ведь не Госхрану он, в конце концов, мечтает вернуть сокровища вашего прапрадедушки!..

— Какому ещё Госхрану? — взвизгнула Мария Сигизмундовна. — Эти сокровища принадлежат семье Эссенов. Семионовых-Эссенов! Нашей, то есть с Юликом, семье. А при чём тут алчное государство с вашим Госхраном?

— Частная собственность священна, но эта коллекция, насколько я знаю, была национализирована в двадцатые годы и хранилась в государственнос историческом музее… Я, душа моя, всё, конечно, понимаю… И про гордость за «белую кость», за родство с бравым капитаном Измайловского полка, про высокие идеалы нашего сына, — сбиваясь с ритма, одышисто говорил Игорь Ильич, — Но он, говорят факты — чистоплюй! Служить он рад, прислуживаться тошно!.. Вот ведь Чацкий, бля, двадцать первого века!..

— Не выражайся!

— Я так ярче выражаю свою мысль. Идеи кормят идеалистов, но сыт ими не будешь. Этот шизойдный пунктик — во что бы то ни стало найти эти проклятые камни из прошлого — доведёт его до сумасшедшего дома… Легенда, даже очень романтичная, Маша, не накормит! Были денежки, теперь — тю-тю…Теперь папа с мамой будут реанимировать свои старые связи, давно находящиеся в состоянии клинической смерти, кому-то звонить, просить,