– Когда? – спросила она.
– Ее выпустят на первую свободную охоту через месяц после инициации. Мне понадобится твоя помощь…
Сентябрь опадал моросью и мокрыми листьями. Отчетливые контуры. Новые цвета. Новые запахи и звуки. Малейшие оттенки веса, микродвижения, дуновения. До сих пор трудно справляться с потоком информации от органов чувств. Словно широкие стрельчатые окна прорезаны в черепе.
И в груди, чуть выше солнечного сплетения.
Голод.
Прекрасное чувство.
Голод и ночь, которая уже никогда не будет темной. Ночь для работы и ночь для охоты. В глубинах Сети, в потемках чужого разума, в закоулках людского муравейника.
Мать Тьма.
И в ней – белый факел, чуждый луч за поворотом на Пушкинскую, движущийся в сторону Страстного.
Самоубийца? Не нужно верить такой удаче, говоришь ты себе. Это носитель пайцзы, решивший безопасно прогуляться в лунную ночь. Пусть и облачную, и с моросью – но лунную ночь, законопослушным гражданам с царским ярлыком ведь можно получить и такое нехитрое удовольствие? Смысла нет за ним идти, но сами ноги несут, а несут они тебя очень быстро. И вот на дистанции десять метров ты вынимаешь чекер и целишься им в сутулую спину парня, в блестящую от ночной росы синюю ткань – и чекер показывает зеленый свет. У него нет пайцзы. У этого идиота нет пайцзы!
Ты идешь за ним и нарочно громко цокаешь каблуками, потому что в его пламени нет страха, он шагает как хозяин этой ночной улицы, как еще один хищник. Он оборачивается и спрашивает:
– А почему женщины?
Ты останавливаешься. Его лицо осталось где-то в памяти, в той части, которая сейчас словно затянута легкой кисеей.
– Вы напарник полицейской из Твери?
– Нет, я лицо частное. Любовник Виктории Квашниной, которую вы пытались подставить.
Оскомина. Виктория Квашнина, беспорядочное – а значит, непорядочное – существо, потакающее себе в отвратительной привычке говорить что угодно о ком угодно, оправдываясь эмоциями. В сторону. Он не лжет, он недоговаривает.
Бретер?
Ее предупреждали, она знала: такие бывают, вероятность нарваться ненулевая. Подходят, предлагают себя в жертву. Закон, а что еще важнее – кодекс клановой чести запрещает высоким господам отклонять такие предложения. Закон разрешает жертвам – даже добровольным жертвам – защищаться. Кланы с самого начала были не против: слабым не место наверху пищевой цепочки. Бретеры пользуются этим законом, чтобы безнаказанно убивать высоких господ. Высокие господа пользуются этим законом, чтобы устранять друг друга руками бретеров. Сами бретеры долго не живут.
Словно в подтверждение он показывает большим пальцем за спину. Камера наблюдения зафиксирует, что поединок был честным.
Что ж, значит – осторожность.
Значит – бить первой.
И ты бьешь так, как учили бить умников, вообразивших себя охотниками.
Не так уж много времени было учиться – но удар верно находит цель, выбитый из руки нож, блеснув в луче фонаря, уходит куда-то в кусты. Под вторым ударом хрустит ребро. Его ребро.
Бретеров нужно опасаться. Ты уязвима, когда потребляешь, учили ее, а значит, в момент потребления жертва должна быть качественно обездвижена.
Бей в мочало. Он вызвался сам.
До чего же беспомощно человеческое тело – даже сильное мужское тело. Ты, как в замедленной съемке, видишь расходящуюся по тканям лица волну от сотрясения. Костяшки пальцев рассаживают скулу почти до кости. Нелепый взмах руками. Падение – такое же неуклюжее, как тогда, в ее кабинете. Легкое содрогание земли под ногами.
Ближе. Каблуком в живот. Заслонился рукой – каблуком по предплечью, потом в живот. Лицом вниз. Да, из этой позиции тебя тяжелее потребить, но и от тебя ждать сюрпризов не приходится. Заломить руку. И вот в моем распоряжении артерии и вены вашего предплечья, господин неудачник. А вот мой нож. Простой макетный нож – я решила, что это будет мой стиль, мой штрих: обычный канцелярский нож…
– Но все-таки, почему женщины? Что они вам сделали?
– Вас именно это интересует в последнюю минуту?
– А все остальное я знаю. Вплоть до того, что вы траванули Гарпага из страха не перед СБ, а перед научным сообществом. Эксперимент на людях без их согласия – СБ вас может носить на руках сколько хочет, а вот для науки вы труп. А у вас амбиции.
Глубокий порез. У его крови странный неприятный привкус. И очень неохотно она течет.
– Ну же, Татьяна Кирилловна. Законы жанра требуют злодейского ликования. Вы так здорово всех развели – а я слишком туп, чтобы это оценить. Почему женщины?
Легкое головокружение.
– А евреи или иммигранты уже не торт?
Вот только не хватало с бретером обсуждать диссертацию.
– Уймитесь. Не люблю, когда еда разговаривает.
Кровь отчего-то пошла совсем туго. У него так быстро схлопываются вены?
Мир вдруг переворачивается, бьет по спине бетонной плитой, плита и бретер выбивают из груди воздух.
Еще несколько перекатов. Бордюр под спиной. Что-то хрустит. Бретер поднимается, ты – нет.
Масса мужского тела в среднем на двадцать процентов больше. Но у нас не в среднем – у нас крупный, за метр девяносто, мужчина и маленькая, вдвое легче, женщина. Когда он навалился сверху, а под спиной оказался бордюр, позвоночник не выдержал.
А потом уже не остается пространства в сознании – все заполняет боль.
Там, в солнечном сплетении. В средоточии голода.
Уничтожение.
Глухой звук плоти под лезвием.
Это моя плоть.
Ужас.
Пепел где-то в горле. Хруст. Это мои кости. Удар. Окончательная невозможность дышать.
Странный ракурс, под которым видно тело.
Как можно видеть собственные лопатки?
Угасание.
Лицо врага.
Жалость. Это его жалость.
Не нужна. Для плевка требуется вдох. Нечем. Тело отсечено от головы. От органа мысли, который сделал всего одну ошибку и теперь будет расплачиваться за нее три или четыре минуты, осознавать, как враг идет прочь, на ходу набирая комм-индекс.
– Привет. Все в порядке, да. Я убил его, Торбьерн. Два ребра и немного синяков. Как тебе ролевая игра «сестра милосердия и раненый боец»?
Он лежал и боялся расплескать покой. Слишком хорошо все сложилось. И женщина рядом – не очередная приятельница на ночь, а друг. Это опасно. Отсюда шаг до любви. Беги. Не переходи кордон.
Но так страшно расплескать покой.
Голова женщины в ладонях. Маленькой худой легкой женщины. Близко. Опасно близко.
– Вот скажи, а без выпендрежа никак было нельзя? Без поломанных ребер и прочего? Какая тебе разница, женщины или евреи?
– Понимаешь, когда мы прочитали ее диссертацию… Насколько я понял из объяснений Антона, ее интересовала реакция референтной группы на угрозу угнетения. Ну, типа: если завтра по Сети объявят, что будут вешать каждого десятого – какой процент сразу возьмется за ружье, какой тут же побежит мылить веревки, что будет между полюсами… Мерлин сказал, что женщины сразу дали большую выборку, а мне показалась в этом какая-то… принципиальная позиция. Подставлять группу, к которой принадлежишь сам.
