Глава 16. Рассказать, чтобы смириться
Вероника зашла в свою комнату, сбросила на ходу куртку и, плюхнувшись на кровать, уткнулась лицом в подушку. Она не плакала. Слез не было. Слезы – это слишком просто… Она думала, что уже смирилась. Что боль не будет снова так безжалостно рвать на части, выворачивать наизнанку, выкручивать натянутые нервы.
Она думала, что смирилась… Смирилась?! Разве можно смириться с тем, что папы и Алеси больше нет? Хоть когда-нибудь можно будет с эти смириться? Как? Как с таким можно смириться?!
Нельзя было произносить это вслух. Если сказать вслух – значит услышать эти страшные слова снова. Молчать… Надо молчать, тогда боль жжет только изнутри. Не может вырваться наружу, не будет увидена никем, не опалит еще сильнее, отраженная от кого-то другого.
Зачем Вероника сказала Никите, что отец умер? Она давно не говорила никому. Она научилась уходить от ответа. А ему рассказала. И он понял. Понял, что не нужно ничего спрашивать. Не нужно утешать. Не нужны всякие там «соболезную», «сочувствую». Он просто молча проводил Веронику до двери ее комнаты и, не говоря ни слова, удалился. Это лучшее, что он мог сделать. Может, поэтому она ему и сказала – чувствовала, что будет молчать.
Прошло несколько минут. Бесконечных невыносимых минут, когда горечь утраты жгла огнем так, как в первый раз. Как в тот день, когда Вероника узнала о непоправимом. Но постепенно отчаянные безысходные мысли сменились тихой грустью, и Вероника почувствовала, что на глазах проступают слезы. Слезы – это хорошо. Слезы дарят облегчение.
– Поплачь, деточка моя, поплачь, – всегда говорила добродушная, сморщенная от преклонных годов и пережитых перипетий прабабушка, когда маленькая Вероника, обхватив старушку за шею, делилась своими детскими бедами. – Поплачь. Будет легче.
Первая слезинка медленно скатилась по щеке… вторая… третья… Стоп! Прекратить! Что-то не так. Вероника отчетливо услышала шорох. В комнате кто-то есть? Зря она мысленно благодарила Никиту за деликатность. Похоже, этот болван все же не ушел – остался пожалеть. Черт! Только не это! Вероника потерлась лицом о подушку, чтобы стереть остатки слез, и резко привстала.
– Что надо?
Тишина. Вероника обвела комнату взглядом. Несмотря на то что свет не был включен, уличный фонарь и привыкшие к темноте глаза позволяли рассмотреть каждый уголок. Никого. Может, Никита где-то спрятался? Хотя как может спрятаться высокий плечистый парень в комнате два на два, где едва помещалась кровать, письменный стол и небольшой шкаф… Точно – в шкаф! Вероника тихонечко поднялась, крадучись подошла к противоположной стене и резким движением распахнула дверцу.
Видел бы кто-то ее в этот момент. Нику начал душить истерический приступ хохота. Как она могла подумать, что Никита спрятался в шкафу? Даже если бы он вынул из него все поперечные полки вместе со всеми вещами Вероники, ему бы все равно пришлось сложиться втрое, чтобы как-то поместиться в высвободившемся пространстве.
Так кто же тогда шуршал? Вероника наконец-то догадалась включить свет и еще раз обвела комнату взглядом. Никого. Может, ей послышалось? Но шорох повторился, и теперь Ника различила, откуда он доносится – из-под кровати. Веронике пришлось лечь на пол, чтобы разглядеть источник звука. Из дальнего угла на нее смотрели два изумрудных глаза, полных панического страха. Через пару секунд из-под кровати был извлечен маленький серый пушистый комочек.
– Малыш, ты как здесь оказался?
Котенок трогательно пискнул в ответ. Вероника прижала зверька к себе, и он, почувствовав себя в безопасности, еще раз пискнул – теперь благодарно.
– Ты мой хороший, – Ника нежно гладила котенка по пушистой спинке, – хороший малыш. Как тебя зовут? А? Барсик, наверно. Или Пушок? Нет, пусть ты будешь Тимофеем, ладно?
Котенок продолжал нежно попискивать. В теплых объятиях Вероники он был согласен хоть на Барсика, хоть на Тимофея, лишь бы больше не оказаться одному-одинешенькому, беззащитному и никому не нужному.
– Тимофей, а ведь ты, наверно, кушать хочешь? – догадалась Вероника. Только вот покормить котенка ей было совершенно нечем. И это еще была не худшая из бед. Куда в принципе девать малыша, было непонятно. Выпустить на улицу на тридцатиградусный мороз было совершенно невозможно, но и оставить у себя Вероника его не могла. Держать животных в общежитии было строго запрещено.
– Ничего, малыш, не расстраивайся, мы обязательно что-нибудь придумаем.
Если бы Тимофей умел говорить, он прямо в этот момент признался бы Веронике в любви. И никакого приворотного зелья не надо.
В дверь постучали.
– Можно?
Черт! Все-таки Никита, будь он неладен, не удержался, чтобы не удостовериться, что с Вероникой все в порядке. Как он не вовремя. Ника завернула котенка в плед и шепнула:
– Сиди тихо. Нам желательно, чтобы про тебя пока никто не знал. – А вслух сказала: – Входи, Никита, открыто.
Если бы не котенок, Вероника сейчас усиленно делала бы вид, что она ни капельки не расстроена, чтобы Никита не вздумал ее жалеть. Но найденыш не только кардинально улучшил ее настроение, но и заставил думать не о том, как спрятать свои эмоции от гостя, а о том, как помочь малышу.
– Вероника, ты шарфик в Универе забыла.
– Спасибо, – улыбнулась Ника, – повесь, пожалуйста, на крючок.
Никита пристроил длинный белый с кисточками шарф на вешалку возле входной двери.
– Я подумал, как же ты без него по такому морозу сейчас со мной в кафе пойдешь.
Веронике было совершенно не до кафе, ей надо было как-то устроить малыша, поэтому она судорожно придумывала, какой бы тирадой отправить Никиту с его идеей восвояси, но тот ее опередил:
– И заметь, отказываться от моего предложения глупо. Нормальные люди уже поужинали, а мы с тобой еще даже не обедали. И это при том, что мы заслужили калорийный обед качественным самоотверженным трудом на пользу обществу.
Мысль о калорийном обеде показалась Веронике очень соблазнительной, и она услышала отчетливое урчание в животе. Котенок понял этот звук по-своему и, радостно пискнув, высунул голову из пледа.
– А это кто? – опешил Никита.
– Кто-кто – Тимофей, по-моему, у него это на мордочке написано, – ответила Вероника и вытащила котенка из пледа. – Раз уж ты, малыш, все равно выдал свое присутствие, иди ко мне. Конспиратор из тебя никакой.
– Значит, Тимофей? Что ж – очень приятно. А вот скажи мне, Тимофей, откуда ты взялся в общаге, где животным быть не разрешается? Вроде с утра тебя еще здесь не было.
Котенок молчал и с опаской поглядывал на человека, читающего ему мораль.
– И знаешь ли ты, Тимофей, – продолжил Никита, – что ведь тебя, как только заметят, сразу вытурят, а твоей хозяйке впаяют энное количество общественно-полезных часов. А она еще, между прочим, прошлый долг не отработала.
