нравоучения: их убеждала непосредственная близость к страданиям.
Джип остановился. София вышла из машины вместе со своим переводчиком. Она поправила регулируемый ошейник – это был опытный образец компании «Кэнон виртуал», который ей достала глава технической компании. Влажный жаркий воздух был насыщен запахами сточных канав и гниения. У Софии мелькнула мысль, что ей следовало быть готовой к этому, однако у себя в вашингтонском кабинете она почему-то не подумала, как здесь все будет «благоухать».
Она уже собралась подойти к настороженной молодой женщине в пестрой блузке, когда ее сердито окликнул какой-то мужчина. София обернулась. Мужчина указывал на нее пальцем и что-то кричал. Вокруг него собралась толпа. Все смотрели на Софию. Напряжение нарастало.
В другой руке мужчина держал пистолет.
Частью муэртьенской программы было финансирование контрабандистов, готовых переправлять для беженцев оружие через китайскую границу. София это знала. «А сейчас я пожалею о том, что приехала сюда без вооруженного эскорта, да?»
Из джунглей донеслись звуки приближающихся вертолетов. За разнесшимся над головой громким воем последовал взрыв. Отрывистое стаккато выстрелов прозвучало так близко, будто стреляли в лагере.
Кто-то толкнул Софию в спину, заставляя распластаться на земле. Толпа взорвалась ужасом, все с криками бросились врассыпную. София сложила руки на затылке, защищая видеокамеры и микрофоны, однако объятые паникой ноги, топчущие спину, вынудили ее ахнуть, разжимая руки. Утыканный видеокамерами ошейник свалился с шеи и откатился в сторону, и София бросилась за ним, невзирая на собственную безопасность. Однако прежде чем ее пальцы дотянулись до ошейника, нога в сапоге раздавила его с громким хрустом. София выругалась, но тут кто-то из пробегающих ударил ее ногой по голове.
Она провалилась в небытие.
* * *
Боль, от которой раскалывается голова. Надо мной небо – совсем близко, можно дотянуться рукой, – оранжевое и безоблачное.
Судя по ощущениям, я лежу на чем-то твердом и песчаном.
Я внутри виртуальной реальности? Я Гулливер, смотрю на небо лилипутов?
Небо вращается и качается, и даже несмотря на то что я лежу, мне кажется, будто я падаю.
Меня вот-вот стошнит.
– Закрой глаза до тех пор, пока не пройдет головокружение, – говорит чей-то голос.
Тембр и интонации мне знакомы, но я не могу вспомнить, кто это. Я только знаю, что уже давно не слышала этот голос. Я жду, когда мне станет лучше. Лишь теперь я замечаю неудобную коробку носителя информации, впившуюся мне в спину, она закреплена скотчем. Я ощущаю прилив радости. Пусть видеокамеры пропали, но самая важная часть оборудования в передряге уцелела.
– Вот, выпей! – говорит голос.
Я открываю глаза и силюсь сесть, и чья-то рука подхватывает меня под лопатки. Рука маленькая, но сильная – женская. В тусклом освещении у меня перед лицом, словно в камере-обскуре, материализуется фляжка. Только тут до меня доходит, как же мне хочется пить.
Я смотрю на лицо за фляжкой – Цзяньвень.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Все вокруг по-прежнему кажется нереальным, но я начинаю понимать, что нахожусь внутри палатки – вероятно, одной из тех, которые видела в лагере.
– Нас обеих привело сюда одно и то же, – говорит Цзяньвень.
За столько лет она почти не изменилась: по-прежнему строгая, деловитая, все те же коротко стриженные волосы, все тот же твердый подбородок, бросающий вызов всем и вся.
Цзяньвень просто немного похудела, высохла, словно годы выжали из нее остатки мягкости.
– «Сострадание». Это я его создала, а ты хочешь сломать мою работу.
Ну конечно, мне следовало догадаться! Цзяньвень всегда недолюбливала официальные организации и мечтала их разрушить.
И все-таки мне приятно снова встретиться с ней.
Когда мы еще учились на первом курсе, я написала статью для университетской газеты о сексуальных домогательствах на вечеринке в клубе. Жертва не была студенткой и впоследствии отказалась от своих показаний. Все осудили мою заметку, назвали меня нерадивой, заявили, что я, в погоне за сенсационным материалом, забыла о необходимости тщательного анализа фактов. Вот только я знала, что была права: жертва пошла на попятную под давлением, однако доказательств у меня не было. Лишь Цзяньвень поддержала меня, защищая при любой возможности.
– Почему ты поверила мне? – спросила я тогда.
– Я не смогу это объяснить, – ответила она. – Это чувство. Я услышала боль в голосе той девушки… И я знаю, что ты тоже ее услышала.
Вот как мы сблизились. Я могла быть уверена в том, что Цзяньвень поддержит меня в самую трудную минуту.
– Что там произошло? – спрашиваю я.
– Все зависит от того, с кем говорить. В Китае в новостях это не покажут совсем. Если это появится в Соединенных Штатах, все будет представлено как очередная незначительная стычка между правительственными войсками и повстанцами, выдававшими себя за беженцев, что заставило правительственные войска нанести ответный удар.
Цзяньвень была такой всегда. Она видит искажение правды повсюду, но никогда не скажет, что считает правдой сама. Полагаю, эту привычку Цзяньвень усвоила за время своего пребывания в Америке, когда старалась любыми способами уходить от споров.
– А что подумают пользователи «Сострадания»? – спрашиваю я.
– Они увидят детей, погибающих под бомбами, и бегущих женщин, которых расстреливают солдаты.
– Кто сделал первый выстрел – правительственные войска или повстанцы?
– Какое это имеет значение? На Западе всегда будут утверждать, что первый выстрел произвели повстанцы – как будто это все определяет. Решение уже принято, а все остальное – только его поддержка.
– Понимаю, – говорю я. – Я вижу, к чему ты стремишься. Ты полагаешь, что проблеме беженцев в Муэртьене уделяется недостаточно внимания, и поэтому используешь «Сострадание», чтобы заявить о ней во всеуслышание. Эмоционально ты на стороне этих людей, потому что они похожи на тебя…
– Ты действительно так думаешь? – разочарованно смотрит на меня Цзяньвень. – Ты полагаешь, я поступаю так, потому что это этнические китайцы?
Она может смотреть на меня как угодно, однако сила чувств выдает ее. Я помню, как в университете Цзяньвень отчаянно билась над тем, чтобы собрать деньги для жертв землетрясения в Китае, когда мы обе еще стремились найти себя; я помню, как она устраивала ночные бдения в память об уйгурах и китайцах, погибших в Урумчи летом следующего года, когда мы обе остались в студенческом городке, чтобы поработать над замечаниями к учебной программе; помню, как на занятиях она не отступила перед белым мужчиной габаритами вдвое больше нее, который требовал, чтобы она признала, что Китай был неправ, участвуя в войне в Корее.
– Если хочешь, ударь меня, – сказала она ему, и голос ее прозвучал твердо. – Но я не собираюсь осквернять память всех тех, кто погиб ради того, чтобы я родилась. Генерал Макартур [40] собирался сбросить атомную бомбу на Пекин. И эту империю ты готов защищать?
Кое-кто из наших однокурсников считал Цзяньвень китайской националисткой, однако это не совсем так. Цзяньвень не любит все империи, потому что для нее они являются
