чертов турнир! Пусть Эйне изображает из себя кота в ее руках, а я — больше, чем чья-то игрушка! Не нужна мне эта женщина и такая судьба!
Лицо его матери потемнело.
— Ты глупец! Езжай немедленно, я сообщила, что ты там будешь!
— Не поеду!
— Тогда ты мне больше не сын, — тихо и страшно сказала мать, — не охотник и не кецаль из моей свиты. Ты — никто. У тебя осталось десять лет, а потом ты резко постареешь и умрешь, если я не продлю тебе жизнь. Я рожу нового сына и назову его Гилем. Сделаю его ягуаром, горностаем и гюрзой. А ты сгинешь, забытый всеми. Если сейчас же не образумишься и не выполнишь свое предназначение.
Растерянный Гиль отступил назад. А потом вдруг вспомнил насмешливые слова Эйне:
— Жалость — вот чего ты достоин, Гиль сын Уны. Если не пожелаешь доказать обратного.
Десять лет — немалый срок. Лучший, чем века в унижении.
Может, Гиль и был глупцом. Но у него точно была гордость.
— Как пожелаешь, мама. Надеюсь, новый Гиль тебя не разочарует. А я пошлю в бездну твои приказы, твою судьбу и твои пророчества! Прощай!
И Гиль ушел, навеки отказавшись от ее поддержки, покровительства и вечной юности.
Эти десять лет были потрясающими.
Гиль покинул земли матери и отправился странствовать по миру. Он охотился, пел и танцевал за деньги, любил ведьм на шабашах и оборачивался одним лишь ягуаром, просто потому что ему так нравилось. Он скрыл имя и назвался Лигом, не желая объясняться с теми, кто слышал о нем ранее, а таких оказалось немало. О нем говорили много, но об Эйне — больше. Оказалось, он и не был виновен, а вот жрица Верже понесла заслуженное наказание. Владычица Ата отреклась от нее и казнила, запретив воскрешать, что привело в панику многих жриц Калунны. Везде шли проверки их действий, и Гиля несколько раз принимали за такого проверяющего. А потом империя захлебнулась восторгом: владычица Ата начала возвращать к жизни убитых жрицей Верже жертв. Люди праздновали это, а кецали начали называть сыновей в честь Эйне, считая его героем. Тех же, кто безуспешно охотился на него, нарекли злодеями. Самого Гиля полоскали почем зря, гадая, куда он пропал, а репутация его матери была подмочена. За это стоило бы задать Эйне трепку, благо он наконец-то вылез из воды и был в пределах досягаемости, но Гилю было неприятно, что он преследовал невиновного, даже не разобравшись в ситуации. Это было несправедливо и постыдно: сильный не имел права на подобные ошибки. Так что он оставил схватку на откуп судьбе: встретятся — так подерутся, а нет — значит, нет. Эйне и в самом деле занял его место: стал охотником и любовником владычицы Аты, но Гиля это устраивало. Он был свободен и не собирался расставаться со свободой до самой смерти.
Умереть, уважая себя, было лучше, чем жить в презрении и жалости. За свою гордость Гиль готов был заплатить высокую цену, но ни о чем не жалел.
У него оставался год, когда на одном из шабашей Гиль увидел ее.
Женщину, ради которой можно было забыть обо всем. Он застыл, не сводя с нее глаз: все ведьмы веселились, плясали и пили грог Калунны, а она стояла в стороне, сохраняя величие даже будучи полностью нагой. Гиль любил и видел обнаженными сотни женщин, но она очаровала его с первого взгляда. Что-то было в ее статной фигуре и темных глазах, что неудержимо влекло Гиля к ней. Другие ведьмы пытались его завлечь, но он видел только ее.
— Будь осторожен, — шепнула ему одна из них, — ее никто не знает. Она не веселится, а наблюдает. Это одна из ищеек владычицы Аты. Мы не решились отказать ей и приняли на шабаш, но я не завидую тому, кто стал ее целью.
— Спасибо, — рассеянно ответил Гиль.
Ему было все равно. Он должен был оказаться в объятиях этой женщины, кем бы она ни была. И он принялся петь и танцевать для нее одной, шутить и ласкать ее ступни, устроившись возле ее ног. А она слушала, улыбалась и гладила его уши, запуская пальцы в золотые волосы.
Утро они встретили вместе.
— Лиг, а Лиг, покажи, в кого умеешь превращаться, — прошептала она, гладя его по лицу кончиками пальцев.
Он охотно обернулся ягуаром, и ее улыбка стала лукавой.
— Какой большой и сильный зверь. А еще?
Гиль замешкался. Облик горностая иногда провоцировал у женщин смех, а змея могла вызвать отвращение. И он давно не оборачивался в них. Не хватало еще опозориться.
— Это все.
— Точно?
— Точно.
Она вздохнула.
— Жаль. Из какого ты говоришь клана?
— Эрдейл, — бодро соврал Гиль.
— Лиг из клана Эрдейл. Я запомню и как-нибудь навещу тебя там. А сейчас мне пора.
Она надела платье и сандалии, протянула ему кошель с золотом и подхватила дорожную сумку, собираясь в путь.
Гиля это не устраивало.
— А могу я пойти с тобой?
— Ты даже имени моего не знаешь. Зачем тебе со мной?
— Затем, что я люблю тебя и не хочу расставаться так скоро. Я странствую, мне все равно куда идти. А как тебя зовут, моя госпожа?
Она усмехнулась.
— Геката.
— Красивое имя. Терпкое и сладкое, как грог Калунны.
Она улыбнулась.
— А язык у тебя хорошо подвешен. Что ж, идем со мной. Будь рядом, пока хочешь. Какие же вы, кецали, красивые… в чем-то я даже понимаю Верже: вас хочется забрать себе, любить и никогда не отпускать. Но это ведь сделает вас несчастными, верно? Нельзя же просто взять кого-то, кто приглянулся, и отнести к себе домой?
Гиль улыбнулся.
— Меня можешь брать куда угодно, моя госпожа. Главное, люби. Только я тяжелый и лучше сам тебя понесу. А если сбегу, ты ведь погонишься за мной? Я буду бежать не очень быстро.
Она рассмеялась и поцеловала его.
— Точно заберу! Вот только разберусь с одним делом.
— Каким?
— Не забивай себе голову, мой хороший. Идем.
* * *
Они странствовали по городам и кланам кецалей несколько месяцев. Иногда госпожа Геката исчезала, но неизменно возвращалась к костру и похлебке, которые Гиль варил для них обоих. Он охотился, развлекал и охранял ее, хотя в защите она не нуждалась: с разбойниками Гиль обычно разбирался сам, но как-то, в дурном настроении, Геката просто щелкнула пальцами, и они исчезли. Совсем.
— Где они?
— Я выбросила их в пустыню. Надоели. Ох, извини, мой хороший! Ты хотел
