— Ага, Пан! — обрадовался капитан Мишин, и снайпер заметил что, судя по комбинезону, капитан не отсиживался в штабе а успел поползать по развалинам во время боя. — Цел? Все нормально?
Пан кивнул, забыв встать и поприветствовать начальство, но и капитан Мишин не был строгим поборником выполнения устава в боевой, а особенно — послебоевой обстановке.
— Тут, ребята сказали, воины с какими-то необычными винтовками были? — спросил капитан.
— Вот там, что осталось, лежит, — кивнул на развалины Пан. — А вам винтовки нужны?
— Да посмотреть-то надо обязательно, что там такого нового или, может, наоборот, очень старого, — сказал Мишин.
Пан аккуратно отложил снайперку и достал из кобуры «семена».
— Пойдемте, Пал Сергеич, поглядим…
… - Ты сколько сегодня зарубок сделал, Пан? — спросил капитан, уже подобравший чужую винтовку и теперь просто осматривающий трупы солдат.
— Две, товарищ капитан, — ответил Пан и пояснил: — Еще когда первая волна пошла, двух офицеров, вроде бы, положил…
— Вроде бы, офицеров или, вроде бы, положил? — уточнил Мишин.
— Вроде бы, офицеров, — отозвался Пан. — Я в их значках пока еще не очень, до этого только на картинках видел…
— Ну, можешь еще три зарубки резать, — сказал Мишин. — Вот за этого, этого и вот того, что ближе всех к тебе подобрался…
— Да я по этим-то, и не целясь почти, палил, — смущенно сказал Пан. — Тут любой бы попал, а зарубки, вроде, только за снайперскую стрельбу полагаются…
— Руби-руби, не привередничай, — как бы разрешил капитан. — Эти-то точно твои, я дырки от токаревской от других отличу. А то что любой бы попал, тут ты прав. Но попал-то ты, вот и «заруби» их на винтовке.
— Хорошо, дома уже сделаю, в казарме, — улыбнулся Пан.
— Вот и ладно, а пока, подцепи-ка с собой еще одно их ружьишко…
Пан оглянулся, капитан уже повесил на каждое плечо по винтовке, одну закрепил на груди, перекинув ремень через шею, и теперь просил, что б и Пан взял с собой чужой ствол.
— Зачем вам столько? — удивился снайпер, выполняя просьбу особиста.
— Как это — зачем? Я у них таких винтовок пока не встречал, похоже, новенькое что-то, значит, в штаб армии обязательно затребуют, — начал перечислять Мишин. — По нашей, особистской линии — отдельно, комбату тоже надо бы оставить, пусть посмотрит, с чем дело иметь придется. Вот так я сам без экземплярчика и останусь, как тот сапожник без сапог.
Они уже не таясь, как было перед боем, двинулись в расположение батальона, по пути прихватив пановскую сумку с остатками боезапаса.
— А кто это был-то, Пал Сергеич? — спросил Пан, когда они пересекали шоссе, на котором уже сидели, потеснее прижавшись друг другу сотен пять пленных, в основном, в грязных гимнастерках, уставшие, с испуганными, тревожными глазами.
— Да остатки какой-то части недобитые, — сказал Мишин. — Похоже, сумели после нашего прорыва собраться с силами, решили, что раз город не штурмовали, то и войск там должно быть немного, вот и попробовали прорваться…
— Глупо ж в городе прятаться, — сказал Пан.
— Ну, это смотря как посмотреть, — не согласился особист. — Если бы местные пособили, да все тихо, без особого шума прошло, то где ж еще прятаться, как не среди людей? А может, они вообще прятаться и не думали, а город обратно в свои руки взять хотели?
— Одним полком — целый город? — недоверчиво покачал головой Пан. — Лихие у них командиры…
— Лихие, не лихие, а бывало на Западе, что и меньшими силами атаковали… Вот только здесь такой номер не прошел.
Так, переговариваясь, они потихоньку добрели до штаба батальона, который жужжал, как улей. Из палатки то и дело выбегали офицеры и старшины, кто-то громко кричал, его перебивали, на несколько секунд устанавливалась тишина и опять заводился горячий разговор.
— Спасибо, Пан, — принимая от снайпера чужую винтовку, сказал Мишин. — Я сюда, а ты пока отдыхай. Завтра с утра, если срочных дел не объявится, опять будем с мулаткой работать…
— Есть, — козырнул Пан, с удивлением подумавший, что за час с небольшим боя забыл и про утренний спектакль у капитана, и про свои недавние ночные приключения…
* * *
Вернувшийся в комендатуру уже ближе к полуночи, уставший, но в бодром, приподнятом настроении, капитан Мишин заглянул к себе в кабинет, в расчете просто выполнить формальность перед отходом ко сну, но к удивлению своему застал в приемной Настю, перебирающую какие-то бумаги.
— Как там, товарищ капитан? — спросила она, намекая на судьбу своего батальона.
— Отбились, да еще пятьсот с лишком пленных взяли, — ответил капитан. — Потери в пределах нормы, двадцать семь человек, но, как на грех, все из новичков. Тяжелых раненых нет. Так что, можешь спать спокойно. И чего ты так засиделась? Ведь давно уже обо всем знала…
— «Не корысти ради…», — вспомнила Настя строчку из популярного перед войной сатирического романа. — Вам срочная телефонограмма и шифровка. Из Москвы.
— Вот не было печали, — отозвался капитан, — давай, что ли…
Настя протянула ему два листа бумаги и специальный бланк от радистов, в котором капитан отметил время личного получения шифровки и вернул его Насте.
Расположившись в кабинете за рабочим, широким столом, Мишин сперва прочитал телефонограмму, записанную аккуратным почерком Насти. Содержание было странным, но к странностям руководства за время своей работы капитан привык.
«Немедленно по получении настоящей телефонограммы, обеспечить взятие проб крови у всех задержанных на объекте «Бордель» во время вчерашней операции. Под личную ответственность обеспечить сохранность проб крови до прибытия из Москвы личного представителя Генерального комиссара госбезопасности. Срок прибытия будет вам сообщен дополнительно». Далее шли: гриф совсекретно, обязательные входящие-исходящие, фамилии передавшего и получившей, дата-время и введенный недавно индекс подотчетности. Еще не привыкший к этому буквенно-цифровому шифру, Мишин погремел ключами сейфа и достал листок с расшифровкой. О-го-го! телефонограмма эта шла прямиком из приемной того самого Генерального комиссара, который еще и зампредседателя Совета Министров, и зампредседателя Государственного Комитета Обороны, и зампредседателя Верховного Совета. Первый человек в стране, потому как действительно первого уже и человеком-то назвать язык не поворачивается, одно слово — Хозяин, а этот при нем первый человек.
«Ой-ёй-ёй, — почесал в затылке Мишин. — К чему бы такая честь? не иначе — быть беде, как там у Грибоедова-то было — «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»
