— Вот это номер!.. — потрясенно проговорил Павел.
Он неплохо знал, с чего начинаются и как продолжаются уличные драки. Но чтобы вот так, ни слова не говоря, кидаться с бритвой и железякой на первого встречного… Отпускающее ощущение опасности продирало неприятной дрожью в коленях.
— Бардак хренов! — констатировал Павел и пошел по дорожке к своему подъезду.
Инцидент быстро забылся, так как Павел основательно устал, а потому заснул сразу же, как только лег. На следующий день опять не удалось поехать за грибами, потому как с утра зарядил дождь, и Павел весь день просидел за пишущей машинкой, наслаждаясь своим нежданно открывшимся даром сочинителя. Рита вспоминалась уже без тоски и боли, а над всеми коварными изменами Люськи можно было только посмеяться, но смех, даже и мысленный, омрачался тем, что во всех этих эпизодах он, Павел, выглядел форменной пародией на Отелло и круглым дураком.
На работу он поехал на велосипеде, здраво рассудив, что если придется задержаться, проблем с транспортом не будет. Автобусы переставали ходить часов в одиннадцать.
Судя по всему, бассейн мог быть запущен в работу через пару недель. На дежурстве Павел со вкусом поработал, установил пару задвижек, отремонтированных механиком днем, принял душ, послонялся по пустому, гулкому и таинственному зданию бассейна, запер служебный вход и не спеша поехал домой, без всякого энтузиазма нажимая на педали, наслаждаясь прохладным и влажным после дождей воздухом.
Он переехал мост, и медленно взбирался по предмостному тягуну, привстав на сидении и изо всех сил нажимая на педали. Павел давно уже родную малую звездочку «Урала», заменил на звездочку от «Камы», которая чуть ли не в два раза меньше. Это давало огромный прирост в скорости на ровной дороге, но вот на горы взбираться, было мучительно. На ровной-то дороге Павел, бывало, спортсменов обгонял, к их несказанному удивлению. Примерно не середине тягуна он услышал низкий рев, быстро надвигающийся сзади. Мотор работал на первой передаче, но педаль газа была вдавлена в пол. Рев быстро приближался и явно склонялся к правой стороне дороги. Это было не только странно, но и подозрительно, машин на всем видимом отрезке дороге больше не было. На всякий случай Павел резко крутанул руль, скатываясь к самому бордюру, и тут же мимо него пронеслось ревущее мотором чудище, зацепив руку, тяжко шоркнув по ноге. Левую руку парализовало резкой болью. Чудище не соответствовало размерами своему басовитому реву; вверх по склону уносился «жигуленок», вроде бы даже копейка. Павел лишь чудом удержался на велосипеде. Левую руку невыносимо ломило, видимо в аккурат по локтю пришлось зеркало. Пережидая боль, он уперся ногой в бордюр и смотрел вслед уносящейся машине.
Немного придя в себя, прошипел сквозь зубы:
— Скоты… Твари… Солабоны хреновы… Половинкой бы вам…
Особенно стало мерзко и противно, когда он представил, как сидящие на переднем сидении сопляки потом будут рассказывать об этом: — "Слышь, братан, конкретно… Едем через мост, мужик на велике пилит… Братан его крылом по жопе — тресь, мужик в кювет… Во, бася-аво…" Особенно угнетало ощущение полного бессилия: какие-то твари чуть не раскатали по асфальту, и даже не удосужились приостановиться. И ничего не поделаешь. Ни-че-го! Номер разглядеть было невозможно, на велосипеде не догонишь.
Кое-как дотелепался до дому, управляя велосипедом одной рукой. Левая так и висела плетью. Ольга уже спала, так что охи и ахи Павлу не грозили. Он взял два полотенца, намочил и засунул в пустую морозилку холодильника. Испытанное средство при ушибах. Пока наскоро ужинал, полотенца достаточно охладились, он достал одно и обмотал им руку, боль сразу утихла, начала проходить и злость. Собственно, на все это надо смотреть философски, а иначе озлобишься, или того хуже свихнешься. Десятилетиями карательная система срабатывала неотвратимо и надежно, как волчий капкан, и вдруг в одночасье все рухнуло, объявили свободу, а как ею пользоваться не объяснили. К тому же завертелись большие деньги в наличном обороте, а новоявленных бизнесменов грабить — не в советские времена инкассаторов. Тут лишь припугни слегка, поверти стволом под носом — и сгребай в мешки деньги скоробогатеев, а если пообещаешь охранять от таких же, как сам, то коммерсанты добровольно понесут тебе денежки в клювиках, только собирай, не ленись. Никто не бежит в милицию, никто не жалуется, все исправно платят «крыше». А у «крыши» от безнаказанности и упоения властью уже крыша едет. Грабь, души, рви — все сходит с рук. Наверняка в «жигуленке» ехали какие-нибудь начинающие «рэкетиры», по иностранном, а по-русски — пошлые обдиралы. Подумаешь, какой-то ханыга пилит на велосипеде… А ну-ка подсечем его ради хохмы! Никто искать не будет, это ж мусор…
Павел несколько раз поменял полотенце, пока не стихла боль. Наконец он добрался до постели. Пристроил ноющую руку под теплый Ольгин бок и вскоре уснул. Ночью Павел несколько раз просыпался от боли, но тут же снова засыпал. За окном опять шумел дождь. Мимоходом подумал с сожалением, что опять не удастся поехать за грибами, но есть и свои плюсы — можно будет весь день поработать за пишущей машинкой. Хорошо, все же, жить близко к земле, Денис, если не в школе, то целыми днями возится во дворе и не мешает работать…
Позавтракав, Павел сел за стол. Слова без задержки сами текли на бумагу, как бы сами собой откуда-то выныривали чудные метафоры, образы расцвечивались яркими красками, и к вечеру он совершенно забыл о мерзком ощущении беспомощности перед наглостью каких-то ночных ездоков. Хоть рука и ныла, однако работать не мешала.
На следующее утро поднялся ветер, по небу неслись редкие облака, сияло яркое солнце, и Павел подумал, что если так дальше пойдет, то уже завтра можно будет поехать за грибами. И в предвкушении очередной встречи с любимыми лесами, он с утра засел за работу. К обеду закончил рассказ, перечитал, и воскликнул, как когда-то незабвенный Александр Сергеич:
— Ай да Пашка! Ай да сукин сын…
Но потом поумерил свой восторг сочинителя: чего-то ему наговорят в литобъединении о его творчестве?..
В сущности, Павел в безвыходном тупике, он никогда не сможет издать свои повести и рассказы. Павел всячески гнал от себя эту мысль, но она нет-нет, а всплывала из самых глубин сознания, куда ее удавалось загнать. Единственное государственное издательство впало в кому, организовавшиеся в начале перестройки и прихода гласности частные издательства по большей части разорились, а те, что остались на плаву, занимались книжной торговлей, а то и самым прибыльным бизнесом — торговлей продуктами питания и водкой. Несколько городских типографий без всяких издательств напрямую печатали книги тех, кто мог заплатить. Поэты уже воспользовались моментом, и чтобы числиться в писателях, успели издать за свой счет по паре книжек, размером с паспорт. За две изданных книжки, по Уставу Союза писателей, литератор уже может быть принят в члены. Кое-кто еще, из знакомых по литобъединению, способных писать короткие рассказы, раскошелился на издание книжек прозы за свой счет. Много печатать не надо — достаточно сотни экземпляров, чтобы подарить знакомым писателям и своим друзьям. И вот ты уже числишься писателем. А Павел, во-первых, не мог писать короткие рассказы, а во-вторых, никогда бы не смог набрать денег на издание даже самого короткого своего рассказа объемом в сорок пять страниц. Так что, его судьба — писать весь остаток жизни рассказы и повести, и даже не иметь возможности хотя бы числиться писателем. Впрочем, желание называться писателем у него давно уже отошло на второй, и даже третий план. Когда-то, когда он впервые появился в литобьединении, он снизу вверх смотрел на всех завсегдатаев, и ему очень хотелось им понравиться. Тогда-то он и написал пару рассказов, за которые его хвалил товарищи на обсуждении. А потом он вдруг понял, зачем насиловать свой мозг, выжимать из него строчки? Надо писать так, чтобы получать от этого удовольствие! И он принялся выдумывать особые миры и жил в них яркой, насыщенной, интересной жизнью. А потом лишь записывал свои ощущения и похождения в этой придуманной им жизни. Теперь каждая его вещь, которую он представлял на обсуждение, вызывала совершенно противоречивые отклики; кому-то нравилось, а кто-то не выбирал выражений, чтобы выразить свое отношение.
