временем не слюбилось, но насколько же мне было бы проще с тем лордом Вейтвортом, которым он был сначала. Власть, принуждение, наказание. Сейчас все было не так.
Он не остановил меня, а я металась по коридору, не зная, куда деть свою боль. На кухню? Еще не время. В мою бывшую комнату? Там слишком холодно для меня, озябшей, как глупо было так выбегать на снег.
И лишь потому, что мне нужно было переодеться, я вернулась в свою новую спальню и решила, что здесь тоже должен быть шнурок для вызова слуг. Я даже нашла его в обычном месте – над кроватью – и дернула неуверенно, полагая, что Маркус вряд ли услышит. И тут же подумала, а в самом ли деле он дряхл и глух, или мне только кажется – или мне показали то, что я должна была знать.
Что лорд Вейтворт имел в виду? Есть еще кое-что, что он мне не сказал, но ведь он не сказал мне многое. Больше доктор поведал о нем, чем он сам.
Джеральдина явилась на мой звонок, хмурая и уставшая, и так же, как Юфимия с утра, была неразговорчива, но исполнительна. Я переоделась, отослала ее и сделала то, что хотела – открыла шкатулку и проверила, все ли там на месте.
Насколько я могла судить – ни Юфимия, ни Джеральдина не покусились на драгоценности. Не то чтобы я ждала этого от крестьянок, но они могли предположить, что я не помню все украшения, – и все же остались честны. Им достаточно платят? В этом доме они за несколько лет получат денег намного больше, чем стоит мелкая побрякушка, а за проступок их могут отправить на работы гораздо тяжелее. Господская усадьба – предел мечтаний, таким местом дорожат.
Все имело под собой объяснение, кроме, наверное, одного.
Речь не о моих странных чувствах, скорее всего, безответных. Мой муж по понятной причине рад, что я не бегу от него и готова к отношениям более близким. Загадка охотничьего домика разрешилась легко, я могла сама догадаться, когда услышала о браконьерах, стоило сложить два и два – пятна крови, которые не оставили бы зайцы и лисы. Более крупные, сильные и опасные звери, которые приносят по одному детенышу… Медведи? Этот мех ценился в городах, его продавали в огромных количествах, и это была королевская монополия на торговлю. Справиться с крупным зверем сложно, но молодое животное – легкая добыча для опытного охотника.
Кто же из нашего дома… Филипп? Он был охотником.
Я убрала шкатулку, открыла дверцу шкафа, провела рукой по своим платьям. Было странно видеть мужскую одежду рядом с женской, будто в театральной костюмерной, где все эпохи перемешаны, а мужчины играют женские роли, и наоборот.
Женские роли. Опять я подумала, что отношения моего мужа и доктора были… не так однозначны. И если доктор подталкивал меня к мужу, возможно, они тяготили его.
Филипп. Что же было в его рассказе такого, что сейчас билось в памяти, что казалось мне непонятным уже тогда, только сил у меня не было вдуматься?
Он заметил следы, когда торопился в усадьбу, а я бежала впереди. Шел снег, разве их не должно было замести сразу? Филипп бы увидел меня, неужели нет? Что же он рассказал мне наивную басенку для глупой леди, перепуганной и уставшей?
Выстрел, который я слышала. Филипп в кого-то стрелял, или нет, он сказал, что не рассмотрел, кто это был. Отпугнул, зверь здесь пуганый…
И тот, кого он убил после. Это был точно не зверь, не медведь, медведь зимой, разбуженный, злой, не стоял бы спокойно, он разорвал бы нас в клочья обоих.
Кто-то…
Это был человек? Браконьер? Филипп убил его, пока тот раздумывал, пока он ничего не сказал, молчал, потому что увидел меня?
Я убеждала себя, что не должна в это впутываться. Мой муж разберется, он знает, что делать, мои потуги смешны и никчемны, но если то, что мне известно, может чему-то помочь?
Одна из старших сестер, чей муж был уродлив, стар, богат и щедр, подарила нам как-то игру. Картину, которую нужно было собрать из множества мелких частей, и мы проводили дни, возясь на полу, толкая друг друга локтями, едва не визжа от восторга, когда несколько деталек подходили друг к другу и появлялся долгожданный узор… мы были детьми, нам было простительно. И как же мы волновались, что одна деталька, может быть, пропала, что ее забыли положить к остальным, что картина будет неполной…
Когда я уезжала из дома, она висела на самой широкой стене в нашей спальне. Отец пригласил мастера, и из нашей игры получилось настоящее украшение комнаты. Если бы меня спросили, я сказала бы, что это единственное, что хочу забрать с собой, но не могу, потому что младшие сестры должны помнить время, когда жила вера в милое волшебство, и единственный страх, который мы знали, – что одной детальки не хватит и ничего не сложится. Детский страх, и счастливы те, у кого он навсегда остается главным.
Я решительно постучала в дверь кабинета. Открыл доктор и отступил, давая пройти, но медлила уже я, собираясь с духом, чтобы войти.
– Милорд… я думаю, это Филипп. Он охотник, ему ничего не стоит… – Я осеклась. Ведь я собиралась обвинить человека, который рисковал ради меня многим. – Там… когда мы возвращались…
Как было бы просто, если бы лорд Вейтворт вспылил и выставил меня вон, но он внимательно слушал. В кабинете опять пахло докторским табаком, даже дым висел, и его можно было собрать в ладони.
– Я думаю, что Филипп убил человека.
Мой муж переглянулся с доктором.
– Вы еще что-то знаете, миледи?
Я помотала головой. Да и это не знания, так, догадки, зыбкие, как терпкие ленты дыма под потолком.
– Я нашел это тело, миледи. Почему я и задержался. Воронье не обманешь, но и звери там побывали… Не знаю, кто это, кто-то из местных крестьян, к счастью, не королевских.
– Я хочу съездить в храм, – вырвалось у меня. Лучшее, что я могла сделать – сесть за ширмой, прочесть молитву, излить душу единственному человеку, который поделится с одними лишь Ясными тем, что услышит от меня. И Ясные скажут нам обоим, как мне быть.
Что я только что сделала? Открыла истину, оговорила невинного, совершила благо или преступление? Я шла сюда за облегчением, а взамен получила чувство вины. Человеком ли был тот, кого сейчас клевали голодные вороны, в тот миг, когда Филипп оборвал его
