Рядом с ними, уложенными друг на друга, можно было почувствовать себя крошкой: дознаватели вложили в суровые папки много тысяч исписанных листов, а поверх них всех — многостраничную опись. Полномочный секретарь — кажется, горностай — вывесил на доске какую-то схему и приступил к своей речи.
Была середина февраля, а вынесение решения Конклав назначил на март, и обсуждения постепенно подходили к концу. Сегодня мы снова прослушали перечисление основных обстоятельств дела и пострадавших, а также имеющихся доказательств участия Родена Маркелава в преступлении, а затем секретарь торжественно откашлялся и объявил:
— От имени Шестой Волчьей Советницы Летлимы Маро Киремалы, лично курирующей данное расследование, я уполномочен предложить официальным представителям интересов обвиняемого протокольную сделку со следствием.
У Мигеля было непроницаемое лицо, бледное и размытое немного несовершенствами зеркала. Он так и стоял, прямой и властный, в своей островной башне.
— Волчья Служба, — продолжал двоедушник, — заинтересована не в возмездии, но в установлении истины. Мы готовы отозвать требование об экстрадиции Родена Маркелава в ответ на его всестороннее содействие в идентификации членов преступной группировки и их связи с предполагаемым Крысиным Королём. Допрос может быть проведён на нейтральной территории согласно закрытого перечня вопросов.
Честное слово, он так и сказал: «согласно закрытого перечня». Возможно, этот двоедушник должен был на самом деле родиться порядочным колдуном, — мелькнуло в сознании; я едва не усмехнулась, едва успела вовремя сделать серьёзное лицо и лишь затем в полной мере осознала суть предложения.
Оно было неправдоподобно щедрым, и это само по себе наводило на плохие мысли. После всего того множества слов, сказанных уже в этом зале, было ясно, что вопрос Крысиного Короля имеет для Волчьей Службы особую значимость; и помимо Родена у двоедушников не было, похоже, никаких явных зацепок. Отказаться от экстрадиции в обмен на информацию — всё равно, что расписаться в полной беспомощности.
Не удивлюсь, если уже к вечеру об этом узнает Харита Лагбе, и колдовская полиция получит её стараниями какие-то неожиданные бенефиты.
Больше того: для Рода Маркелава это был шанс выйти из скандала чистенькими, без обвинений в чернокнижии и связях с преступностью. Всем было ясно, что Мигель вцепится в предложение руками, ногами, зубами и каждым волоском своих роскошных усов, — но он предпочёл сохранить лицо и сказать важно:
— Род Маркелава обдумает это предложение.
Двоедушник склонил голову:
— Мы рассчитываем получить ваш окончательный ответ не позднее двадцатого февраля. Рамочное соглашение будет передано адвокату обвиняемого.
Двадцатое февраля выпадало на ближайшее воскресенье, а, значит, уже на следующем заседании мне не придётся выслушивать, как важные дяди меряются статьями. Это была приятная, радостная мысль, и даже моя отступившая ангина как будто решила окончательно излечиться.
— Жду документов, — сухо бросил Мигель.
— Направим сегодня, — снова кивнул двоедушник.
И, велеречиво пожелав всем нам отличного дня, покатил тележку с томами дела к выходу.
xxxiv
После заседания я немного задержалась, чтобы обсудить с Серхо кое-какие тонкости по маркировке грузов, а когда наконец вышла из зала — Лира подскочила на скамейке мячиком и лишь в последний момент усмирила дрожащий подбородок.
Она успела искусать себе все губы и вымазать зубы в ярко-красной помаде: это странно гармонировало с кричаще-алым платьем в пол с вызывающим вырезом. Но, по крайней мере, сегодня она не плакала.
— Всё хорошо, — устало сказала я. — Будет сделка, даже без суда, вероятно.
— Сделка?..
Каждый понедельник теперь — по нашей новой печальной традиции — Лира бронировала кабинет в одном из ресторанов неподалёку, и сразу из Холла мы шли туда, пить и разговаривать. Сегодня это был довольно помпезный, но уставший от долгих лет эксплуатации ресторан, с потёртой тяжеловесной мебелью и тусклым жёлтым освещением. По пути я пересказала совсем кратко; на месте Лира сбросила тяжёлую меховую шубу прямо в руки гардеробщику, упала на неудобный диван в комнате, попросила виски, а затем — когда я задвинула за официантом створку ширмы — уронила лицо в ладони.
Так она сидела несколько минут, пока я лениво листала огромное несбалансированное меню. Лунные закуски в нём мешались с шашлыками, а за тонкой стеной гремела кухня; вероятно, Лира никогда не бывала здесь раньше, потому что это не было похоже на место, куда она захотела бы вернуться.
Лира всегда была возвышенной леди, склонной порой к излишней драматизации. Примерно раз в сезон на неё снисходило новое удивительное озарение об устройстве мира и самой себя; в такие дни она могла подолгу рассуждать об экзистенциях. Удивительно, но вокруг неё всегда крутилось много мужчин: Лира перебирала ими, щедро раздавала авансы и, не стесняясь, давала сравнительную характеристику их достоинств. При этом Лира была совсем не дурочка и могла бы сделать неплохую карьеру как ритуалистка, но уделяла науке преступно мало внимания.
Конечно же, никто из кавалеров никогда не видел Лиру вот такой, лежащей на столе и скулящей в скатерть. Должна же быть в женщине какая-то загадка!..
Гарниров отдельно не было, и я решила ограничиться куриной лапшой. Лира отклеилась от стола, полистала меню, скривилась и позвала официанта, а потом довольно долго расспрашивала его, что из предлагаемых рестораном блюд будет по крайней мере съедобным.
Наконец, мне принесли суп и чай, а Лире — какую-то сложно устроенную пасту, и я принялась пересказывать ей заседание с того самого момента, как в зал пригласили секретаря Волчьей Службы.
— Они сами предложили?
Я пожала плечами:
— Наверное, у них совсем нет других свидетелей.
— И папа согласился?
Я посмотрела на неё, как на дурочку:
— Он сказал «мы подумаем». Но, Лира, он конечно же согласится. Служба отзовёт требование, и всё это закончится.
Лира слабо хмыкнула, а потом заплакала. Она обладала сверхъестественной способностью красиво плакать: крупные, будто посаженные пипеткой, капли слёз медленно текли по щекам, размывали тени и тушь, смазывали тональный крем и румяна, и всё лицо художественно текло вместе со слезами прямо в широкую тарелку с пастой.
— Ну, чего ты, — я сжала её пальцы, — теперь всё будет хорошо.
Она слабо покачала головой и всё-таки разрыдалась, уже по-настоящему: издала гортанный, какой-то звериный всхлип, с силой растёрла глаза, искривила губы и боролась с собой, задыхаясь и трясясь от крупной дрожи. Я перебралась к ней на диван, погладила её по плечу, и Лира с готовностью уткнулась носом в кольчугу, вцепилась пальцами в кожаный пояс — и плакала, плакала, плакала, завывая и хлюпая носом, а я гладила её по спине и говорила ей в затылок какие-то успокаивающие вещи.
Я могла по-разному относиться к Лире, но она была моей подругой, и меньше всего я желала ей боли. Она часто бесила меня, говорила глупости, фонтанировала странными эмоциями и проходилась по самой границе этикета, но она всегда у меня была.
Конечно, я сама никогда не стала бы плакать вот так. Но когда я психовала из-за возможной беременности, она была рядом и слушала, и это было очень, очень много.
— Он не согласится, — шёпотом сказала Лира, обмякнув на мне. — Он не согласится.
— Конечно, он согласится. Это прекрасное предложение.
— Это прекрасное предложение, — эхом повторила Лира, а потом всё-таки отодвинулась от меня и махнула рукой: пересаживайся, мол, на свою сторону. Успокаивалась она так же быстро, как и расстраивалась, и теперь на её заплаканном лице было жёсткое, тёмное выражение. — Это прекрасное предложение, но он не согласится.
Я пересела к себе и теперь смотрела на неё через стол. Над нами понемногу раскачивался, отзываясь, видимо, вибрациям с кухни, крупный жёлтый плафон с лампами. Рассеянный свет уродовал блюда, и даже куриная лапша приобрела какой-то трупный оттенок.
