Ознакомительная версия.
Паника, которая толкает женщин к спасению, им же и мешает — отталкивая друг друга, они пробиваются к двери в другой вагон. Мне достаточно сделать один шаг, и я ударом обеих рук убиваю очередную жертву — одна из женщин, которая менее проворна, падает мне под ноги. Я наступаю на тело и взмахом правой руки рассекаю футболку вместе с кожей у той, что громче всех хохотала. Закричав от боли, она поворачивается ко мне лицом. В глазах ужас, окрашенный красным. Она, продолжая орать благим матом, бросается на меня и, нарвавшись на нож, переходит на тихий скулеж, сползая на пол.
У двери давка — одна из самых толстых баб, перекрыла возможность выйти остальным, застряв в дверном проеме. Последний из мужчин, быстрым и ловким прыжком преодолел женский затор, и врезался головой в закупорившее выход тело. Ничего не изменилось. Огромное тело, словно набухая, еще больше закрыло дверной просвет. Мужчина, сидя на головах женщин, сверху начал бить толстуху по голове, пытаясь как-то изменить ситуацию.
Издав боевой клич, а, может, просто выкрикнув что-то нечленораздельное, я бросаюсь в толпу, погрузившись в месиво тел и не переставая орудовать ножами. В этот момент я представляю себя героем, вычищающим вагон от мерзости человеческого мусора.
Я — Геркулес, вычищающий Авгиевы конюшни.
Я режу и кромсаю.
Я вонзаю ножи по самую рукоятку в мякоть тел.
Я чувствую кожей, как моя одежда насквозь пропитана горячей кровью.
Я ощущаю священный трепет.
Сейчас я практически на двести процентов уверен, что я — Бог.
Увлекшись, я не замечаю, как мужчина оказывается надо мной. Всем телом он падает на меня, придавив к скользкому от крови полу вагона. Его руки смыкаются на моей шее, я вижу в глазах решимость прекратить мое существование.
Я расслабляюсь, позволяя ему сдавить мою шею смертельной хваткой. И через пару минут отсутствующего дыхания, я медленно извлекаю левую руку из-под его ноги и вонзаю нож в правый бок. Удивление в его глазах сменяется болью, хватка его рук ослабевает, и следующим ударом ножа я сталкиваю его тело с себя.
Я встаю. Мужчина, пожертвовав жизнью, дал время остальным. В коридоре вагона никого нет. Крики, прерываемые стуком колес поезда, затихают вдали.
Я возвращаюсь в то купе, откуда начал убивать.
Присев, я заглядываю под столик. Места там так мало, что я с трудом могу представить, как такая толстая баба может там умещаться. Но она там, — дрожа всем телом, она смотрит и не видит меня. Её сознание уже отсутствует в этой реальности. Я могу убить её. И могу оставить в таком состоянии. По большому счету разницы нет.
Я милостив. Выбросив правую руку вперед, я погружаю нож в её левый глаз…
Вздрогнув всем телом, я выскакиваю из своего видения. Очередной взрыв хохота сотрясает вагон. Я смотрю вниз и вижу все те же ненавистные лица.
Конечно же, все это лишь моё видение. Как это ни печально, кровь хлестала только в моем сознании, а мертвые тела, падающие под ноги, были всего лишь грезами.
Я отворачиваюсь к окну и, зажав руками уши, тупо смотрю на зелень хвойного леса.
К счастью, может, для меня, а, может, и для них, лидеры вскоре успокаиваются. Первым засыпает Сергей — его оставляют там, где он и отключился. Остальные разбредаются по своим полкам, и в вагоне наступает благословенная тишина. Сверху я смотрю на столик, заваленный остатками надкушенной и недоеденной пищи, на валяющиеся на полу пластиковые бутылки из-под боржоми и, наконец-то, улыбаюсь.
Я выдержал. Мое нестерпимое желание убивать, я смог удержать в своем сознании.
Я спускаюсь вниз и вижу лицо женщины, сидевшей под моей полкой. «Золотой» директор именно такая толстая баба, какой я себе представил, — и в её глазах неприкрытая грусть. И бесконечная усталость. Она встает, уступая мне место, и тоже уходит.
Сходив в туалет, я достаю из сумки свои продукты — жаренные куриные котлеты и помидоры — и спокойно принимаю пищу. В этом спящем царстве пьяных лидеров продаж под стук колес поезда я думаю о том, что некоторые люди живут только лишь для того, чтобы завидовать. Они рвутся вверх к тем высотам, которые для них недостижимы. Они надрываются, пытаясь вылезти из дерьма, но — оно все больше и больше засасывает их. И виноваты в этом только они — даже, если ты выбьешься из лидеров продаж в «золотые» директора, ты все равно будешь сидеть в дерьме, только уровень его будет у пояса, а не у шеи. Кто-то может это понять, и останавливает свои безуспешные попытки, а кто-то всю жизнь бьется, как муха о стекло, с завистью глядя на тех, кто стоит чуть выше его.
Они живут, завидуя тому, кто больше имеет.
Они думают, что стремятся к тем же вершинам, но их удел — делать грязную работу и приносить доход тем, кто стоит у руля.
Мне не жалко их. И я знаю, к чему мне надо стремиться.
За окном темнеет. Приближающаяся ночь погружает в тишину весь вагон. Я сижу у окна и смотрю во тьму. Там, и только там, я вижу свою судьбу. И, может быть, впервые за последние пять лет, я вдруг понимаю, что Тростниковые Поля — это совсем не то, к чему я стремлюсь.
Да, Богиня уже давно пребывает там, но буду ли я с ней, когда приду туда? Совсем не факт.
Я думаю о том, что, сохранив тело Богини, я сделал все для того, чтобы её загробное существование было максимально комфортным, а если я покину этот мир, кто будет охранять её спокойный сон? Я могу предпринять все возможное, чтобы в ближайшие годы никто не потревожил её сон, но будет ли все так, как я хочу?
Я смотрю в окно и понимаю, что эти пять дней вдали от Богини изменят меня.
Вечер в раздумьях пролетает незаметно.
Около трех часов ночи, когда я лежу на своей полке и смотрю в полумрак вагона, я вижу, как Сергей, проснувшись, стаскивает с себя штаны и на ощупь переползает на соседнюю полку, где спит та самая хохотушка, которая все время смотрела на него с восхищением. Я слушаю, как они возятся в темноте, как Сергей что-то еле слышно шепчет, как рвется ткань, и после минутного сопения раздается тихий возглас очкарика. Он снова что-то говорит, и после нескольких минут тишины, снова начинает хрипловато сопеть. Возня вновь заканчивается еле слышным хрипом толстяка.
Он возвращается на свое место, бормоча что-то женщине, и снова все стихает в вагоне. Я слушаю перестук вагонных колес и смотрю в темноту, где хохотушка тихо плачет.
Когда в пять часов утра проводница зажигает свет в вагоне, я вижу опухшие лица лидеров, которые очень неохотно просыпаются, протирают глаза, и смотрят друг на друга с нескрываемой злостью. Утреннее похмелье меняет восприятие действительности — Сергей, старый толстый подслеповатый ловелас, уже не кажется умным и талантливым заводилой, который совсем недавно владел аудиторией восхищенных женщин.
Ознакомительная версия.
