— Нет, в самом деле. — Саня, прищурившись, выудил следующий початок — на мой взгляд, еще сырее предыдущего. — Знаешь, поговорка есть такая: добрым словом и револьвером можно добиться куда большего, чем просто добрым словом.
— Но ты ведь сам видел, что на обрез твой ему чихать!
— Верно. Поэтому я взял не обрез, а бочку с бензином…
Съеденные мною макароны разделились на две части — одна подкатила к горлу, а вторая рванулась в противоположную сторону, так саданув под ложечку, что у меня перехватило дыхание.
— Ты… ты… соображаешь, что ты наделал?!
— Да, — гордо сказал Саня. — Раздобыл бесценную следственную информацию. Учись!
Увы, на курсах меня учили немножко другому. А именно: никогда, ни при каких условиях нельзя вступать с нежитью в открытый конфликт! Что бы ни происходило — инспектор должен сохранять ледяное спокойствие, максимум — вежливо и аргументированно возражать, иначе проблем потом не оберется не только он, но и весь Госнежконтроль.
Это я Сане и сообщила. В далеко не лекционной форме, с применением не использованных возле химфака метафор, эпитетов, сравнений, образов и подробной психологической характеристики одного субъекта…
— Лен, может, хватит, а? — поинтересовался оный, на сей раз вытерпев целых семь минут.
— Хватит?! Нет уж, это я буду решать, кому и чего хватит! И вообще, — осеклась я, — чего ты сидишь как ни в чем не бывало?!
— А что я должен делать? — неподдельно изумился Саня.
— Слушать и раскаиваться!
— Так я и того… это самое, — прочавкал парень, вгрызаясь в кукурузину.
— Что-то не заметно!
— Фо, на кофени фтать?
— Как вариант!
— Лен, — прожевав, уже серьезно сказал Саня, — а теперь ты меня послушай. Я не спорю, что в нежити этой, как говорится, ни ухом ни рылом. Зато у меня иной опыт имеется — из Чечни. И вот он-то мне подсказывает, что вежливость и все такое — это дело хорошее, нужное, но прежде ты должен показать одну простую вещь. Силу. А иначе все без толку.
— Можно подумать, сейчас толк будет! Спорим, леший снова тебе соврал?
— Ну-у, — протянул напарник. — Во-первых, его слова неплохо совпадают с твоими данными. А во-вторых… впрочем, это неважно.
— Нет уж, давай, выкладывай! — потребовала я, хотя успела убедиться, что выражение «хуже уже все равно не будет» в отношении Сани не работает.
— Во-вторых, — с видимой неохотой признался парень, — я пообещал, что если он и в этот раз обманет, я снова вернусь в лес. Только никаких вопросов задавать не буду, а просто спалю все… к лешему!
Спорить мне расхотелось. Надо признать, Саня умел быть убедительным.
Самое обидное: Федька безоговорочно принял его сторону. Домовой недолюбливал «дикую» нежить вообще, и леших в частности: между лесным и избяным хозяином издревле были натянутые отношения, как между волком и собакой; первый только и думал, как бы сманить в чащу любовно пестуемую вторым скотину. Коров и овец у меня, допустим, не было, но, как говорится, «неприятный осадок остался».
— Пр-р-равильно, давно пор-р-ра было его пристр-р-рунить, — одобрительно проурчал кот, спрыгивая на пол и с задранным хвостом шествуя к плите. — Тебе, Саня, чайку завар-р-рить?
— Можно, — согласился парень, торжествующе покосившись на меня. Нет уж, моего одобрения ты не дождешься! Молча доев макароны, я развернула вчерашнюю газету и, найдя бойко написанную статью о заграничном туризме, углубилась в чтение.
Тем временем мужская солидарность продолжала шириться и крепчать.
Федька подсел к столу напротив Сани и, подперев щеку лапкой, доверительно бубнил-жаловался:
— …в прежние времена никто и помыслить не мог, чтобы баба на казенную службу ходила! Позорище. Вместо посиделок с куделью у нее телевизор, вместо печки — центральное отопление, вместо кабанчика на откорме — сосиски из гастронома… Стыдно кому сказать: кулебяку печь не умеет!
— Угу, — поддерживал разговор парень, сосредоточенно прихлебывая дымящийся чай.
— …а как я у нее поселился, и вовсе обленилась. Хоть бы стакан за собой когда помыла. Вещи вечно разбросаны, цветы не политы… Деловая женщина, вишь ты! Работу свою ругает, мол, «рутина», а сама с нее не вылезает…
— Угу…
Надо же, чем-то он Федьке приглянулся. Обычно домовой очень неохотно показывался людям — даже моим коллегам, не говоря уж о простых гостях. Вадим его за три года так ни разу и не увидел. Только очень удивлялся, откуда вдруг на его штанах взялось сметанное пятно, а на новой рубашке — прожженная сигаретой дырка. Не удивлюсь, если Федька ему еще и в котлеты плевал из вредности. А тут, ишь ты: сам чаем угощает!
— …даже за стол не усадить — все на диван, к книжкам таскает! А мне потом крошки из него выметай, с тараканами воюй…
Тоже мне, Кутузов. Плинтуса гелем «Комбат» один раз намазал — и никаких проблем. Я же его в хозяйственном и покупала.
— Угу…
— Федь, может, хватит? — не выдержала я. — Сане это неинтересно.
— Твой Саня не немой, надоем — сам скажет, — отбрил Федька.
— Как раз-таки — НЕ МОЙ!
Домовой, не удостоив меня ответом, снова повернулся к парню и емко заключил:
— Короче, нет в доме мужика — вот баба и распоясалась!
Пришлось демонстративно бросить газету на стол, встать и хлопнуть кухонной дверью. Лучше б я кикимору завела, предлагали ж в приюте…
— Чего это она, а? — удивился я. — И кукурузы не дождалась?
— Характер показывает, — с усмешкой мурлыкнул домовой. — Она у меня такая, характерная.
— Угу, — кивнул я. И в очередной раз порадовался, что хватило ума не волочь бочку с собой, а на полдороге к Минску «заначить» в подходящей куче бурелома. — Это что да, то да. Характерная… блондинка.
Наверху грохнула дверь.
— Еще чайку, Сань?
— Да хватит, пожалуй, — с сожалением сказал я. Чай Федька заварил отменный. И непонятно где взятый, запоздало сообразил я, ведь мы ничего из продуктов не привозили, а хозяйские запасы ограничивались початой банкой кофе.
— Федь, а заварку ты где взял?
— Нашел, когда убирал. — Домовой махнул хвостом в сторону шкафчика.
— Серьезно? — Насколько я помнил, ни Мишка, ни его родители чай не жаловали.
Вместо ответа домовой спрыгнул со стола — и через пару секунд взлетел обратно, ловко придерживая лапой чайную пачку.
— Смотри сам.
— Смотрю, — ошарашенно выдохнул я, глядя на надпись «Краснодарский чай» и выцветший, но вполне еще различимый штамп «годен до 09.1982». — Федь, но, блин… как?! Это же не «Пуэр» какой-нибудь, тут за двадцать лет вообще труха должна была остаться!
