Ознакомительная версия.
Я нетороплив и старателен. Укладывая каждый кирпич на предназначенное место, я постоянно оглядываю кладку со всех сторон, — от точности зависит очень много. Я хочу навсегда спрятать Богиню от людей. Чем лучше я сделаю, тем меньше шансов, что кто-то заметит отсутствие кладовки.
Стена медленно растет, закрывая дверной проем, а я чувствую себя так, словно навсегда расстаюсь с той, что была мне ближе, чем кто-либо.
Я в очередной раз прерываюсь, чтобы снова смешать цементный раствор. И думаю о величии тех, чьи тела пережили тысячелетия. Это вполне вероятно и для Богини.
Знание будущего открылось мне в ту ночь, когда я ехал в поезде домой.
Я знаю, что очень скоро оставшиеся в живых люди покинут этот почти разрушенный город, и тишина на многие столетия воцарится здесь. Когда дом рухнет, погребая под собой склеп, это лишь создаст дополнительную защиту для тела Богини. Почти естественный курган, который на многие столетия спрячет склеп от посторонних глаз.
Я прерываюсь на обед. Кирпичная стена почти наполовину скрывает вход в святилище. Я еще могу заглянуть в него сверху, но — мне это уже не надо. В моей памяти она навсегда осталась такой, какой я видел её сегодня утром.
Через час я снова приступаю к работе и не останавливаюсь, пока не укладываю последний кирпич. И пусть я не профессионал в строительстве (когда-то в стройотряде в студенческие времена я приобрел некоторый опыт каменщика), — я с гордостью смотрю на то, что сделал своими руками.
За окном солнце уже давно перевалило зенит, а, значит, у меня совсем немного времени. Я снова насыпаю в таз цемент и песок — к завтрашнему утру все должно быть готово. Приготовив раствор для штукатурки, я без устали тружусь до тех пор, пока красный цвет кирпича не исчезает под цементным слоем.
Я зашториваю окна и включаю свет, чтобы посмотреть на то, что у меня получилось. Практически идеально — ровная стена отличается только цветом этого участка. Мокрая штукатурка должна высохнуть, прежде чем я начну клеить обои. Вымыв руки, я приношу масляный радиатор и включаю его.
Я вынужден ждать. Сев за стол, я снова рисую. Теперь уже себя. Мне не надо смотреть в зеркало — я знаю, как сейчас выгляжу. И с удовольствием веду линию своего лица, на котором довольная улыбка от хорошо выполненной работы.
Ближе к утру, когда штукатурка почти высыхает, я наклеиваю обои (на светлом фоне зеленые цветы) на всю стену, скрывая склеп от мира.
Все. Я сделал это.
Приняв душ и чувствуя усталость во всем теле, я ложусь на диван и закрываю глаза. Я просто хочу полежать и отдохнуть, но — неожиданно для себя, я засыпаю. Вырванный из сна телефонным звонком, я открываю глаза и понимаю, что я спал, как раньше, как в те времена, когда я еще не знал Богиню. Я радуюсь и печалюсь, как ребенок, который не знает, чего ждать дальше.
Звонок телефона замолкает, а я так и не встаю, чтобы подойти к нему.
Я погружен в свои мысли.
И не намерен прерывать их.
В понедельник утром Мария Давидовна начала с того, что позвонила в терапевтическое отделение больницы, где работал Михаил Борисович Ахтин. Зная, что он должен был приехать еще в субботу, она звонила все выходные на его домашний телефон, но никто к нему не подходил.
Она извелась за эти дни. Почти каждый час она подходила к зеркалу, распахивала халат и смотрела на грудь. Понимая всю бессмысленность своих действий, снова и снова руками прощупывала ткани молочной железы и, убедившись, что чуда не произошло, отходила от зеркала. Она проклинала доктора, который не отвечает на телефонные звонки, и раз за разом набирала его номер, вслушиваясь в длинные гудки.
Мария Давидовна слишком хорошо знала, чем все это для неё может закончиться. И что было для неё хуже — смерть или удаление одной из молочных желез — она не знала. И то, и другое было неприемлемо. Примерно пять лет назад её близкая подруга умерла от рака молочной железы. Она помнила всё из этой трагедии — и тот момент, когда подруга пришла к ней, сказав, что нашла у себя образование в груди. И то, что она отправила её к доктору. Мария Давидовна была с ней после операции, и после химиотерапии. Она видела, как та умирала в мучениях.
Тот год навсегда отпечатался в её памяти.
Еще Мария Давидовна вспоминала, как встречалась с Оксаной. Она узнала о ней случайно — мать Оксаны была подругой одной из её коллег по Институту судебной медицины. Пересказ коллеги о больной девочке и странном докторе был для неё не более, чем байка, пока она не узнала, как зовут доктора.
Она встретила Оксану после школы и, представившись, попросила рассказать о докторе Ахтине.
— Зачем вам? — спросила Оксана.
— Ну, судя по тому, что рассказывала твоя мама, он очень необычный доктор. Мне интересно, как он смог вылечить тебя, если нейрохирурги видели выход только в операции.
— Он добрый, — сказала Оксана, — очень добрый.
Они сидели на лавочке, находящейся за территорией школы, и Оксана говорила:
— Сначала я думала, что он такой же, как все доктора, — будет задавать разные вопросы и заставит сдавать кучу анализов, но он подошел ко мне и положил руку на затылок. У меня в тот момент очень сильно голова болела, я даже не услышала, как он подошел ко мне. Так вот, положил руку на затылок, и через пару минут мне стало значительно легче. Как будто он снял обруч с моей головы, который стягивал её.
Мария Давидовна кивнула.
— Вот, а потом, когда я, благодаря маме, попала в больницу в его палату, он меня вылечил от опухоли в голове.
— Как? — спросила удивленно Мария Давидовна.
— Михаил Борисович брал мою голову в руки и отпускал, когда мне становилось нестерпимо больно. После первого раза у меня поднялась высокая температура, но он сказал, что так и должно быть. А после второго раза ни сильной боли, ни температуры уже не было. Через неделю после выписки мы с мамой пошли на компьютерную томографию, и никакой опухоли в голове врачи не нашли. Но я об этом уже знала, — мне Михаил Борисович сказал. Да и головных болей больше не было.
— Доктора-нейрохирурги удивлялись?
— Еще как, — улыбнулась Оксана. — Кстати, я тоже пойду учиться в медицинскую академию, и буду лечить людей.
Этот разговор с Оксаной Мария Давидовна вспоминала в эти дни постоянно. Что-то в этом было, а, учитывая то, что Михаил Борисович сказал, сравнив её с принцессой Атоссой, это значило очень много.
Мария Давидовна, набрав номер, поднесла телефонную трубку к уху и стала ждать.
— Алло, терапия.
— Будьте добры, Михаила Борисовича можно к телефону, — сказала она.
Ознакомительная версия.
