Перейдя Маунт-Обурн-стрит, я нахожу зеленый киоск с забитыми окнами. Понятия не имею, где работает Элисон Кечнер, а по старому номеру она не отвечает. Кроме этой кофейни, мне негде ее искать.
– Ого, – встречает меня бородатый Доктор Кофе в той же шляпе, – да это же старец-мститель!
– Простите? – Я щурюсь, оглядывая темный зальчик, где только я и этот парнишка. Он ухмыляется, воздев руки кверху.
– Шучу, друг. Такая у меня привычка. – Он протягивает обе руки ко мне, пальцы складывает пистолетиком. – Похоже, вам не помешает латте, дружище.
– Нет, спасибо. Мне нужна информация.
– Этого не держим. Только кофе.
Он быстро и ловко вставляет в машину конус съемного фильтра, снова его вытаскивает с легким щелчком, подсыпает молотого кофе, приминает.
– Я здесь был пару дней назад.
– Верю, – бросает он, не отрываясь от машины, – вам лучше знать.
Бумажные стаканчики все так же выстроены на прилавке, по одному на континент. Подходи и делай ставку. В «Северной Америке» всего два зернышка, в «Азии» горстка и в «Африке» горстка. Антарктида по-прежнему лидирует, стаканчик полон с верхом. Людям хочется в это верить. Что астероид просто канет в снег, погаснет, как свечка.
– Я был с женщиной. Примерно такого роста, рыжая. Хорошенькая.
Он кивает, подливает молока из коробки в металлический молочник.
– Точно, – он вставляет стержень взбивалки, включает, и молоко поднимается пеной. – Доктор Кофе все помнит.
– Вы ее знаете?
– Я с ней не знаком, но вижу часто.
– Ясно.
На минуту я сбиваюсь с мысли, завороженно слежу, как поднимается молочная пена, вместе с Доктором Кофе заглядываю в молочник. Он резким, птичьим движением выключает прибор за миг до того, как пена хлынет через край.
– Тадам!
– Мне нужно ей кое-что передать.
– Да ну? – поднимет бровь Доктор Кофе.
Я потираю тот бок, где под ребрами осталась ссадина от пистолетного ствола:
– Передайте ей, что здесь был Генри.
– Это можно.
– И скажите, что мне нужно с ней повидаться.
– Это тоже можно.
Он снимает с крючка белую керамическую чашечку и наполняет ее эспрессо, перемежая слоями молочной пены, которую добавляет ложечкой на длинной ручке. В его движениях заметен гений своего дела – такая в них тонкость и даже чувственность.
– Вы не всегда этим занимались, – говорю я. – Я имею в виду кофе.
– Не всегда, – он не отрывается от работы, держит чашку в сложенной лодочкой ладони и ловко играет ею, создавая узор из полосок кофе и светлой пены. – Я изучал прикладную математику, – чуть заметным наклоном головы он указывает в сторону Гарварда и поднимает сияющий взгляд, подавая мне латте с идеальным дубовым листком на поверхности. – Но знаете, как говорится? У этого дела нет будущего.
Он улыбается, и мне бы полагалось рассмеяться, но я не смеюсь. У меня болит глаз. У меня дергает болью разбитую губу.
– Так вы дадите ей знать? Что заходил Генри.
– Да, парень, я передам.
– И, пожалуйста, скажите ей… – А что? Почему бы и нет, что уж теперь? – Скажите, что Пэласу нужно узнать, что прикрывает эта жюль-верновская история с полетом на Луну. Скажите, я знаю, что это не просто так, и хочу понять, кто эти люди и чего они добиваются.
– Ух ты! Целое послание.
Я лезу за бумажником, но Доктор Кофе, дотянувшись через прилавок, останавливает мою руку.
– Нет-нет, – говорит он. – За счет заведения. Сказать по правде, друг, вид у вас нехорош.
Детектив обязан рассмотреть все версии, рассмотреть и взвесить все возможные варианты событий, которые могли привести к преступлению, и выбрать наиболее вероятный, который, возможно, окажется истинным.
Наоми убили, когда она искала дела о страховках, которыми занимался Питер. Так как знала, что меня они интересуют, и хотела помочь. Наоми убили, когда она искала папки, чтобы перепрятать. Ее кто-то застрелил. Незнакомец? Сообщник? Друг?
Час пути от Кембриджа до Конкорда, час на пустом шоссе с дорожными знаками, исковерканными вандалами, и робко остановившимся у развязки с Северной Девяносто третьей оленем. Я вспоминаю Наоми в дверях моей спальни в ночь на понедельник. Чем дольше вспоминаю, тем сильнее уверяюсь: то, что она хотела сказать – начала и раздумала, – была не просто сентиментальная или пустая фраза. Она думала о чем-то, связанном с ходом следствия.
Но станешь ли застывать в лунном свете с платьем над головой и заговаривать об «еще одном», если речь о спорных претензиях и страховой выгоде?
Она думал о чем-то другом, и я никогда не узнаю, о чем. А хотел бы.
Обычно я паркуюсь на служебной стоянке и прохожу в кабинет через заднюю дверь, которая выводит в гараж. Но сегодня я почему-то обошел здание спереди и воспользовался парадным входом, в который впервые вошел года в четыре, а может быть, в пять. Я здороваюсь с Мириам, сидящей на месте, где когда-то работала мать, и поднимаюсь наверх, чтобы позвонить родным Наоми Эддс.
Только вот, поднявшись, обнаруживаю, что стационарный телефон не работает.
Ни гудка, ничего. Мертвая пластмасса. Я прослеживаю провод до розетки и обратно к столу, несколько раз щелкаю переключателем. Прикусив губу, осматриваю помещение. Все как всегда: столы на местах, груды бумаг, шкафы с папками, обертки от сэндвичей, банки от содовой, косой луч зимнего света в окно. Перехожу к столу Калверсона, поднимаю трубку. То же самое – ни гудка, ни шума в трубке. Бережно опускаю трубку на рычаг.
– Новая хрень? – говорит детектив Макгалли, появляясь в дверях. Руки сложены на груди, рукава свитера засучены, в углу рта сигара. – Так?
– Ну, – признаю я, – телефон не работает.
– Верхушка айсберга, – бурчит он, вытаскивая из брючного кармана коробок. – Что-то затевается, новичок!
Я отмахиваюсь, но он серьезен, смертельно серьезен, – сколько его знаю, ни разу не видел на лице Макгалли подобного выражения. Я выдвигаю стул Андреаса, пробую его телефон. Ни звука – только слышно, как шумят «ежики» у кофейного автомата через две комнаты от нас. Гомонят и хохочут.
– Так я говорю… слушай!..
Где-то хлопает дверь, по коридору пробегают в оба конца.
– Я сегодня с утра столкнулся с шефом, – сообщает Макгалли, проходя и прислоняясь к стене у батареи. – Говорю ему, как всегда: «Привет, задница!» – а он проходит мимо, будто я невидимка.
– Ха…
– А сейчас там какое-то совещание. У Ордлера. Шеф, начальник финансового, связисты. Плюс шайка незнакомых, – он попыхивает сигарой, – в больших темных очках.
– В темных очках?
– Да, – повторяет Макгалли, – в темных очках.
Он как будто на что-то намекает, но я не улавливаю намека, да и слушаю вполуха. На затылке у меня наливается шишка, на том месте, которым я недавно ударился о кирпичную стену.
