«Мы слишком внимательны к телу, забыв о духе… Спорт и косметика, автомобили и авиация, целые отрасли промышленности заняты телом… даже пластические операции… где эквивалент духа?.. Вознесет ли авиация наши принципы?.. Устранит ли косметика изъяны морали?.. Кто и чем сможет сделать пластические операции наших нравов?.. Сейчас, перед лицом воинствующего атеизма Ярборо и его единомышленников, мы обязаны прежде всего в интересах нации подумать о горизонтах процветания духа…»
До чего же гнусный старик! Ведь час назад он кричал по радио о том, что нация погрязла в мелком самокопании, порицал культ узкогрудых грамотеев, этих лазутчиков туберкулеза, агитировал за регби как за наиболее полное выражение национального здоровья и политического здравомыслия и упрекал Боба Ярборо в строительстве библиотек вместо стадионов.
Честер опустил газету, чтобы взять свою кружку и… остолбенел. За его столиком сидел президент с женой…
— Свежее пиво? — учтиво осведомился президент у безработного репортера.
«Неужели моя прелестная Линда права и я действительно допрыгался до белой горячки?» — пронеслось в голове Честера, но на всякий случай он ответил:
— Здесь всегда свежее пиво.
— Разрешите представиться: Карл Бум, коммерсант. Моя жена.
«Может, и в самом деле Бум?» — подумал Честер, но тут же заметил, как президент слегка подтолкнул свою супругу локтем. "Ну, погоди, старый лицемер, — решил тогда про себя Честер. — Я отучу тебя корчить Харун-аль-Рашида и бегать «в народ»!
И он воскликнул:
— Не может быть!
— Уверяю вас, — растерянно сказал президент, оглянувшись на Клару.
— Значит, мы однофамильцы.
— То есть?
— Я тоже Бум, — представился Честер. — Феликс Бум, зубной техник.
— Очень приятно. — «Коммерсант» и его супруга натянуто улыбнулись.
— Как вам нравится вот это? — Честер протянул газету с «горизонтами процветания».
— А что? — осторожно спросил президент.
— А то, что теперь уже всем ясно, что старый болван в глубоком маразме!
— Вы кого имеете в виду? — с некоторым беспокойством спросила Клара.
— Одного нашего общего знакомого, — не моргнув глазом, ответил Честер.
Журналист ликовал. Он понял, что ему представился наконец тот фантастический, лишь в сновидениях доступный случай, когда он может сказать самому президенту все, что о нем думает. В состоянии большого душевного подъема Фред осушил кружку пива, тут же потребовал вторую и, навалившись грудью на липкий столик, начал:
— Объясните мне, пожалуйста, кого мы поселили в Доме Власти? Кто это такой? Нет, нет, не надо мне перечислять знаменательные даты его биографии с предвыборного плаката, от которого тошнит каждого приличного гражданина, — надеюсь, вас тоже. Что он за человек? Каковы его взгляды?
— Ну, как же… — смущенно сказала жена президента. — Он истинный христианин, любящий муж и отец…
— Отцом может быть любой негодяй, — перебил Честер, даже не догадываясь, какую глубокую травму он нанес жене президента. — Согласитесь, мадам Бум: чтобы стать президентом, недостаточно быть всего лишь отцом, как недостаточно быть только президентом, чтобы превратиться в отца!
Клара, по лицу которой пронесся весь спектр существующих в природе цветов, чуть не упала со стула.
— Наш президент — демократ! — сказал президент, очнувшись от потрясения. — Он тонкий политический стратег, теоретик в области финансов… — И президент напряг склеротическую память, вспоминая сведения из предвыборных агитброшюр.
— И гуманист, — добавила жена.
— И гуманист, — согласился президент.
— Этот зажравшийся сноб — демократ? — воскликнул Честер. — За всю жизнь он не пожал руку ни одному рабочему человеку, за исключением тех случаев, когда его фотографировали. Этот демократ за все свое президентство не преодолел по земле и мили собственными ногами. А зачем демократу целая шайка телохранителей, вооруженная огнеметами, газами и лазерами?
— Но политические враги… — начал было робко президент.
— Какие враги? — горячо перебил Честер. — Вы верите в эти сказки? Как, по-вашему, господин Бум, можно ли всерьез говорить о вражде кукол в театре марионеток?
— Вы забываетесь! — выдохнула Клара.
— Ничуть! Ссориться могут лишь актеры, дергающие за ниточки.
— Уж не хотите ли вы сказать, что я… — перебил президент.
— Помилуй Бог, — в свою очередь перебил Честер, — вы мне глубоко симпатичны, и я никоим образом не хотел бы обидеть вас, господин Бум.
— Я хочу сказать, что из ваших слов явствует, что президент — лицо пассивное и ничего не решающее?
— Совершенно верно! — улыбнулся Честер. — Я рад, что помог вам разобраться в этой простой проблеме.
— Но если президент ничего не решает, как объясните вы ожесточенную борьбу за этот пост? — не скрывая неудовольствия, спросила Клара.
— Так ведь Боб Ярборо — такой же законченный кретин. У него единственное преимущество: он моложе. Если же исключить физиологию, они абсолютно одинаковы: два близнеца из одной политической банды.
— Но Ярборо… — начал было президент, однако Честер тут же перебил его:
— Не рассказывайте мне о Ярборо. Я уже все о нем знаю. Вот, читайте! — Честер сунул под нос президенту газету. — «Тонкий стратег на полях политических битв… Демократ, в жилах которого бьется пульс его народа… Знаток права… Теоретик юриспруденции…» И разумеется, гуманист!.. Прочитали? Каково? А? Я спрашиваю: каково бедному избирателю, которому приходится выбирать между этими двумя близнецами? Неужели им так сложно хоть чуть-чуть пофантазировать?
— Кому — им? — осторожно спросил президент.
— Ну, тем, кто дергает за ниточки.
— Если бы я был президентом… — торжественно начал президент, но в это время официант попросил Фреда к телефону.
— Простите, мистер Бум, — извинился Фред, — подождите одну минуту. Мне страшно интересно было бы узнать, что бы вы предприняли, будучи президентом. — И он встал из-за стола.
«Кто бы это мог звонить? — думал Честер, шагая к телефонной будке. — По всей вероятности, кто-нибудь из друзей, которым известны две мои тайны: отсутствие денег и кредит в „Указующем персте“. Только бы не уполз президент, пока я буду говорить по телефону!»
Он поднял трубку:
— Алло! Честер слушает.
— Привет, старина! — Этот голос он узнал сразу.
6. МИНИСТР ИЗОБРЕТАЕТ ЗАГОВОР
Обе машины, стрельнув по фасаду бликами ветровых стекол, въехали во двор президентской усадьбы почти одновременно. Дорон, ковыряя носком трещину в асфальте, ждал, пока вылезет министр. Из распахнутой дверцы второй машины наконец показались ноги, обутые в дешевые сандалии. Дрыгнув, сандалии утвердились на пыльной земле; следом вылез и сам министр внутренних дел Эрик Воннел. Он отчаянно щурился. Круглые очки на крючковатом носу, перышки седых волос, торчащие в разные стороны, делали его похожим на вспугнутого филина. К груди министр прижимал пухлый портфель.
