— Это прохожий, из-за которого все началось. — Шепелявя сообщил один из хулиганов, вытирая рукавом рубашки сочившуюся из губы кровь.
— Что началось? — гаркнул майор, потирая распухшую щеку.
— Ну драка.
— Он, что, драться полез?
— Нет! Это Сева Зарайский хотел ему морду набить, а сам ни с того, ни с сего, на нас налетел, а его даже пальцем не тронул!
— Угу, ни с того, ни с сего! Как натворят чего, и милицию увидят, — всегда у них ни с того, ни с сего!
Проскурин! — Обратился майор к сержанту.
— Этого тоже в отделение, там разберемся, кто у них на кого драться полез!
Володя подошел к Птолетиту и сразу узнал в нем Константина Кустовского.
— Товарищ майор, да это же….Да это ж Кустовский!
— Что? — и майор, направившийся к машине, вернулся, чтобы взглянуть на задержанного, и воочию убедиться, что это на сей раз и впрямь Кустовский.
— Ой! Ну, надо же! Какая встреча! Ты посмотри! — Майор, удивленно покачал головой. — Долго же я тебя искал, голубчик!
И блюститель порядка от радости даже забыл на время о своей нестерпимо саднящей щеке!
ЭПИЛОГ.
…… Птолетит сидел возле излюбленного им серебристого озерца, и кудрявая зеленая растительность, простирающаяся вдоль берега, нежно трепетала перед ним под веселыми порывами теплого ветерка, навевая златокудрому ангелу горестные раздумья.
Он вернулся на небеса как раз в тот момент, когда Элионте по закону и велению Господа надлежало изгнать в небытие. Птолетит, появившийся в самом конце процесса изгнания, увидел ее, одиноко стоящую в середине ангельского круга, с низко опущенной головой, и покорно внимающей порицанию, которое зачитывал на всеобщем круге один из ангелов — Гестелиос. Птолетит встал в круг, выбрав то место, откуда смог бы беспрепятственно увидеть лицо Элионте. Она же, едва почувствовав его появление, несмело подняла свою понурую голову. И в ее взгляде, устремленном на него, Птолетит увидел нестерпимую боль и панический страх перед небытием, заключающем в себе всякое прекращение помыслов, дел, привязанностей и привычек. Она молча смотрела на него — своего единственного сердечного друга, ради любви к которому решилась на этот отчаянный шаг.
— Ну, что, Птолетит, — вопрошал ее взгляд, — нашел ли ты на
Земле ответы на свои вопросы, познал ли любовь в той
степени, в которой тебе это было необходимо? Что ты приобрел там такого, что не смог разглядеть в моих любящих глазах и почувствовать в моем умирающем от любви к тебе сердце?
Две крупные, прозрачные, жемчужные слезинки, скатились со щек его сердечной подруги, упав в зеленую траву, на которой стояла босая Элионте. Птолетит, проследив за их падением, запомнил это место, которое, он знал, будет вечно потом целовать!
— Господи! — взмолился Птолетит, и простер ввысь руки в молебном жесте. — Сжалься над ней! Не дай мне вечного отчаяния!
— Закон един для всех ангелов, Птолетит. Они должны беспрекословно подчиняться воле Господа! — услышал он в тот же миг Господний ответ, прозвучавший внутри себя.
— Ангелы, в отличии от людей, которым дарована мною свобода, несвободны вовсе, а потому должны знать, что путь, ведомый желаниями не имеет остановок, и чреват лишь одними только падениями и катастрофами.
— Нет! — воскликнул в отчаянии Птолетит! — не отнимай ее у меня, ибо я только в ней нашел то, что так долго и бессмысленно искал на Земле!
Однако на сей раз, Господь его просьбу не услышал, и сколь чутко не прислушивался Птолетит к своей внутренней сути, она оставалась беззвучной!
Элионте взглянула на него в последний раз, и взгляд ее был полон любви. Той, которая одна только умеет быть высокоторжественной, и предельно бескорыстной, которой одной только подвластно благородство и всепрощение, искренность и неподдельная чистота!
— Прощай! — беззвучно прошептала Элионте, глядя на него, и в тот же миг исчезла из круга, оставив после себя легкую струйку голубоватого тумана, напоминающего небесно — голубое одеяние, так ею любимое во все века!
….Усилившийся сверх меры озорной ветерок переместился на прозрачную озерную воду, покачивая ее поверхность несмелой волной, а потом, поменяв направление, подул в сторону Птолетита, все еще сидящего на берегу и вовсе не замечающего заигрываний строптивого ветерка, который не имея других зрителей, хотел обратить на себя внимание златокудрого ангела.
Птолетит был углублен в раздумья, и ничто не могло отвлечь его от них, ибо осознание реальности в образе Элионте отрезвило его бунтующий дух, заставив подумать о том, что вечное сопереживание Миру, растворение в нем, как раз и является выходом для его взбунтовавшейся против человеческих пороков сути! Сделав для себя такой вывод, он успокоился, и оперся на локоть, повернувшись в ту сторону, где обычно рядом с ним сидела Элионте.
— Элионте! — произнес он вслух имя любимой. — Теперь у меня осталось только дорогое сердцу и единственное во всей вселенной, имя твое!
И вдруг он вспомнил собаку — добермана, которой они с Серафимой дали имя его сердечной подруги. И ему в тот же миг нестерпимо захотелось увидеть ее! Он, не раздумывая, резко поднялся на ноги, а потом, воспарив с великой легкостью, устремился на Землю.
…….. — Олежка, отнеси ей молока — услышал Птолетит голос Ирины, доносящийся из дома. — Ты слышишь, или нет? Хватит собаку баснями кормить!
Олежка, которого, по всей видимости, Ирина окликнула уже не в первый раз, побежал в дом.
Элионте лежала возле сарая, а рядом с ней дурашливо резвясь друг с другом, возились три щенка. И вдруг один, самый крупный из них, в азарте прикусил братишку, да так, что тот даже взвизгнул от боли! Элионте, тревожно вскинув голову, забеспокоилась, и тут же поняв, что это всего лишь детские шалости, снова приняла удобную позу и томно прикрыла глаза.
