Даже не взглянув на ругер и не сводя глаз с Филипа, она выбросила на землю пустой магазин. Лилли хмурилась и тяжело дышала, ее губы дрожали от ярости, глаза горели злобой. Казалось, теперь она готова была идти за Филипом хоть в самое пекло.
Филип повернулся к Гейбу, который все еще смотрел по сторонам, словно Мишонн могла в любой момент появиться прямо из воздуха. Заметив, что Губернатор прожигает его взглядом, Гейб с трудом сглотнул.
– Шеф, я…
– И что это было? – все еще прижимая руку к кровоточащей ране на челюсти, прервал его Филип густым, низким и хриплым голосом, в котором сквозило презрение. – Помнится, в прошлый раз ты «вышиб ее долбаные мозги» – разве нет?
– Шеф… – начал было Гейб, но тут же осекся, увидев, что Губернатор поднял окровавленную руку.
– И слышать не хочу, – он махнул рукой в сторону остальных. – Собирай всех, мы выступаем. Покончим с этим прямо сейчас – ПРЯМО, МАТЬ ТВОЮ, СЕЙЧАС!!!
Вместе с Остином Лилли проследила, чтобы все ящики с боеприпасами открыли, все оружие зарядили, все баки наполнили топливом, все патронташи укомплектовали патронами, а все имеющиеся у них в распоряжении доспехи надели на себя. При помощи Гаса она обработала рану Губернатора и наспех стянула ее парой швов, используя растворяющуюся нить из аптечки. Она проверила все рации, все машины, все колеса, все двигатели, все аккумуляторы, все жидкости, все оружейные башенки, прицелы, бинокли, шлемы, забрала и прочие предметы первой необходимости. Стоило ей услышать, что сборы приближаются к концу, как ее пульс участился, а напряжение дало о себе знать. На этот раз все было иначе.
Ненависть – это микроб, который передается от одного носителя другому, и он в полной мере передался от Губернатора Лилли. Теперь она ненавидела этих людей как никогда раньше – и ее ненависти было достаточно, чтобы начать резню, чтобы стереть их всех с лица земли. Она ненавидела их за то, что они сделали с ее городом, с ее будущим, с ее надеждой на лучшее. Она ненавидела их за жестокость. Она ненавидела их за все то, чего они ее лишили. В масштабах Вселенной жизнь Лилли теперь не имела никакого значения. Теперь ничего не имело значения, кроме ее ненависти. Лилли была сосредоточена и полна решимости, она была готова убивать… готова испепелить этих мерзавцев силой своего взгляда.
В какой-то момент Остин заметил произошедшие с Лилли изменения. Она как раз размещала дополнительные магазины в кабине грузовика, чтобы в случае необходимости быстро достать их. За водительским креслом уже лежали две снайперские винтовки.
– Эй, ты в порядке? – спросил Остин, слегка коснувшись ее плеча. – Что напеваешь?
Лилли недоуменно посмотрела на него.
– Напеваю?
– Ты напевала что-то себе под нос. Песню я не узнал, но мне показалось, что это немного странно.
Лилли протерла лицо. Со всех сторон заводились двигатели, из выхлопных труб вылетали клубы газов. Хлопали дверцы грузовиков, стрелки занимали позиции у пулеметов, а Губернатор стоял на своем любимом танке, наблюдая за последними приготовлениями. Он был бледен и казался лишенным любых признаков человечности, как голем, поднимающийся из грязи. При виде него у Лилли перехватило дыхание. Ей хотелось увидеть, как он разрывает этих людей на части, как он зубами вгрызается в их шеи, как сжигает тюрьму дотла, а затем развеивает пепел и посыпает эту проклятую землю солью.
– Залезай, красавчик, – наконец сказала Лилли, усаживаясь за руль. – У нас, черт возьми, есть работа.
Они выехали из лагеря около полудня. Бледное солнце стояло высоко в небе.
Остин молчал почти всю дорогу, сидя на пассажирском сиденье, держа на коленях винтовку и то и дело бросая взгляд в боковое зеркало, чтобы проверить, все ли в порядке с четырьмя солдатами, которые стояли на подножке. Лилли тоже молчала и ощущала удивительное спокойствие. Человек, который готов потерять все, всегда в выигрыше – а ненависть стала единственным смыслом жизни Лилли, – и это осознание заряжало ее энергией, пока колонна виляла по узкой дороге, приближаясь к восточной оконечности тюрьмы. Лилли включила пониженную передачу и напевала себе под нос, хотя и не слишком мелодично. Когда она взглянула на Остина, в животе вдруг кольнуло, в голове промелькнула беспокойная мысль, уверенность слегка пошатнулась.
Голова юноши была опущена, волосы спадали на лицо. Остин Баллард никогда еще не казался Лилли таким молодым и таким уязвимым, как сейчас, и это словно пробудило ее ото сна, вернуло к реальности, окатило ее волной неожиданного ужаса. Его жизнь тоже стояла на карте, и Лилли внезапно поняла: он не готов к этому, он не приспособлен – а вслед за этим осознанием в голове у Лилли взорвалась еще одна бомба. Сначала она увидела что-то уголком глаза – и вряд ли еще хоть кто-то из армии Губернатора тоже обратил на это внимание.
Как только колонна оказалась на гребне холма к востоку от тюрьмы и сквозь деревья стала видна широкая долина, поросшая высокой травой, по которой в отдалении бродило несколько дюжин ходячих, Лилли заметила по обе стороны от дороги, далеко в тенистой чаще леса, среди темных стволов сосен, слабое движение, настойчивое и неумолимое, как возня муравьев на муравьиной ферме.
Десятки, может, сотни ходячих со всех сторон стекались к тюрьме, привлеченные шумом и гамом последних тридцати шести часов. Их число увеличивалось, как число амеб, растущих в гигантской чашке Петри, которую представлял собой весь лес. Лилли понимала, что это означает. Она уже имела дело со стадами мертвецов. Прошлой осенью во время безумной попытки государственного переворота в Вудбери стадо окружило в лесу группу заговорщиков во главе с Лилли, хлынув на них гигантской волной и едва не перевернув их фургон и не уничтожив все в радиусе нескольких миль. Лилли не понаслышке знала, насколько непредсказуемыми и опасными могут быть стада ходячих, особенно если они медленно двигаются в едином ритме. Легион неподатливых, неуклюжих, едва ковыляющих тел мог повалить любую, даже самую прочную, баррикаду, не оставить камня на камне от любого лагеря и прорваться сквозь ограду в любую тюрьму.
В то ужасное мгновение, когда колонна перевалила через холм и начала спускаться по склону, разум Лилли осознал жуткую правду. Она поняла, чем это наступление отличалось от предыдущего.
Теперь ни у одной из сторон не было шансов.
На этот раз обитатели тюрьмы подготовились к нападению. Колонна едва успела преодолеть половину пути до ограды, когда по ней открыли шквальный огонь, который застал атакующих врасплох. Зашипели тормоза. Одно за другим разбились лобовые стекла. Пули рикошетили от железа и стали. Грузовики остановились как вкопанные. Водители и пассажиры пригнулись, некоторые спрыгнули на землю и на животе поползли под машины. Лилли ударила по тормозам, остановила транспортер и велела Остину выйти, на случай если в суматохе пуля пробьет бензобак. Она рывком раскрыла дверцу и выпрыгнула из кабины. Вокруг плясали пули. Ничего не было видно. Остин скрылся с другой стороны грузовика. Сквозь гул стрельбы Лилли едва слышала приказы Губернатора, который стоял где-то в облаке пыли и порохового дыма, но не могла определить его местоположение. Она попыталась поднять винтовку и открыть ответный огонь – часть бойцов без особого успеха отвечала на залп, – но руки Лилли не подчинялись сигналам, которые посылал ее мозг. Обитатели тюрьмы заняли позиции за припаркованными автомобилями и лежали на животе, стреляя из-под машин и вызывая тем самым всеобщий хаос. Все больше и больше несчастных воинов Вудбери падало под их пулями. Лилли слышала тревожный баритон Гейба. Здоровяк перекрикивал шум и спорил с Губернатором, желая узнать, как столь безрассудная тактика должна сработать на этот раз. Лилли закрыла голову руками. Земля вокруг нее то и дело вздымалась под градом пуль. Девушка старалась дышать как можно глубже и думать только о своем оружии, о своей ярости и о своей скудной военной подготовке, но что-то вклинивалось в ее мысли. Краем глаза она увидела, как на поле битвы выходят неуклюжие фигуры в изодранной одежде, и похолодела от неожиданного осознания: их было не перечесть, и они стекались в долину со всех сторон, как летучая чума.
