дамы, скажу вот что. Настя на распутье. Вы поступаете по отношению к ней несправедливо, но она понимает, в любом случае — вы её мать. Как-то вам нужно налаживать отношения. Но остаться она хочет со мной и самой решать как жить дальше, без вашего нажима. Милая, твой выбор.
Она поставила чайник на плиту и села, подперев щёчку веснушчатым кулачком, обожая такую позу в задумчивости.
— Вот вы сидите передо мной двое, близкие мне люди. Папы и сестры рядом нет, и ладно, ещё бы и они душу рвали. Вот. Мама говорит в тоне ультиматума. Егор, ты вроде мягко стелешь, а фактически ставишь условие: или я с тобой, или с мамой. Не возражай! Зачем вы со мной так?
— Доченька… — Екатерина Вацлавовна протянула к ней руку, та отпрянула.
— Не обвиняй меня в том, Настя, чего я не делал, у меня хватает реальных злодейств. Любая проблема решается, если подойти к ней с умом. Предлагаю компромисс. «Песняры» едут в месячный тур по Украине, я отказывался, но могу присоединиться. До 1 апреля вернусь, надо диплом сдать. Настя, останься до конца недели. А потом отпрашивайся на филфаке под любым соусом и давай — в Гродно, пробуй наладить отношения в семье. Вам же, Екатерина Вацлавовна, если желаете задержаться в Минске, я сниму гостиницу.
— Месяц… Месяц?! — Настя обогнула стол и бросилась к Егору. Глаза наполнились слезами. — Я две недели без тебя едва вытерпела!
Она прижала его голову к своей маленькой груди, он обхватил её за талию. Даже у Вацлавовны хватило такта молчать и не вмешиваться.
— Мне обещали открытку на ВАЗ-2105, — признался он через пару минут. — Восьми тысяч на машину пока не накопил. Часть одолжу, но хотя бы половину заработать должен сам. Потом, если держаться за «Песняров», сделают письмо на ректора БГУ от Министерства культуры — освободить меня от сборов ради поездки в Мексику и Никарагуа. Лучше мир посмотрю и немного деньжат прикоплю, чем месить сапогами пыль задарма. Так и так — три месяца меня не будет.
— Когда «Песняры» уезжают?
Она взяла его за щёки и приподняла голову вверх, пристально вглядываясь в глаза.
— В воскресенье. Но если еду с ними, должен набрать Мулявина прямо сейчас. А в четверг я приглашаю тебя во Дворец спорта, мы даём концерт. Даже я на сцене покажусь — в роли мебели с гитарой.
— Я остаюсь. И на четверг, и до воскресенья. А потом на неделю в Гродно.
— Настя! — возмущённо воскликнула её мама. — Почему только неделя?
— Недели хватит. Больше — лишнее. Co za dużo, to niezdrowo!
«Слишком — не хорошо», перевёл для себя Егор, отметив, что польское произношение у Насти на голову выше, чем у Вацлавовны, изображающей эдакую рафинированную «пани Екатерину». Интересно, у себя в торге женщина также сыплет полонизмами или успокаивается и говорит по-русски?
— 8 марта — понедельник, — не сдавалась она. — Неужели не захочешь отметить 8 марта с мамой и сестрой?
— День роли не играет, — шепнул Егор. — Жаль, я сам хотел быть с тобой 8 марта.
— Главное, чтобы он не получился как это 23 февраля, — вздохнула Настя.
Изображая обиженную добродетель, Екатерина Вацлавовна принялась медленно собираться в дорогу. Очень медленно, больше часа. Егор успел позвонить Владимиру Георгиевичу и получил разрешение участвовать в гастролях, идеально, если успеть перешить ещё один концертный костюм из заготовок, примерно подходящий крупный размер был у Змея-Мисевича. Выйдет «костюм из змеиной кожи».
— Егорка, ты на бас-гитаре играл? — спросил Мулявин.
— Все гитаристы пробовали хоть раз.
— Так попробуй ещё. Мне нужен дублёр Бернштейну.
— Только же пришёл…
— Да. И я не уверен, что КГБ выпустит его в Мексику. Фамилия, видишь ли, неподходящая. Пусть будет белорус для подстраховки.
— Спасибо, Владимир Георгиевич!
— Ставку я выбью. Будешь на правах музыканта, а не шнуры таскать. Всё, отдыхай. Завтра в десять в филармонии.
Егор положил трубку.
— Как быстро всё меняется…
— Тебя не берут? — встревожено спросила Настя.
— Берут. Но с условием переучиться на бас-гитариста. Чтоб был как Пол Маккартни в «Битлах». Больше денег, но ещё больше пахоты, чем в российском турне. Представь, Мулявин опасается, что нашего бас-гитариста Борю Берштейна не выпустит КГБ, потому что он — еврей. И Аркадия Эскина не пустят, хоть он — мировой мужик. Но тоже еврей. Правда, за клавишами у нас Паливода ещё, парни как-то друг дружку замещают. Прости, тебе это скучно.
— Нет-нет, продолжай!
Она глазами показала, что пока мама не уехала, только и остаётся — сидеть подальше друг от друга, болтая на отвлечённые темы. Лучшими оказались байки про гастроли — про прилетевшего на сцену гуся, например.
— А как же поклонницы?
— Поклоняются. Если бы мы работали как люди, один-два концерта в день, то некоторые из парней отрывались бы. Утром глазами стреляют, к третьему выступлению глаза тусклые, после четвёртого — ноги не идут, подгибаются. Как говорит наш Дёмин, осветитель и помощник администратора, мне бы женщину — тихую и ласковую, чтоб легла рядом, не мешала спать и отгоняла других. Кроме шуток, нас охраняют. Милиция стоит на входе и на выходе. Слава Богу, моя рожица не примелькалась, да и потом не примелькается, бас во втором ряду. Фронтмены — Мулявин, Кашепаров и Дайнеко. Ещё Мисевич с флейтой запоминающийся. Им прохода не дают, в магазин не выйти.
Посреди разговора Настя встала и села к нему на колени, обняв.
— Ей назло? — шепнул Егор.
— Да ну её! Скучала. Хочу к тебе. Скорее бы уже её поезд.
— Анастасия! Не проводишь ли меня на вокзал? — наивно спросила Екатерина Вацлавовна и убыла одна.
А Настя принялась показывать, насколько соскучилась в самом деле.
х х х
ЦУМ «Минск» находился метрах в трёхстах от филармонии, за гастрономом «Столичный». Егор, зашедший внутрь за хозяйственной мелочью перед репетицией, увидел Юру Серёгина и хотел приветственно махнуть ему рукой, как вдруг заметил настороженно-вороватый взгляд администратора, будто тот боялся слежки. Рискуя опоздать и получить втык от Мулявина, осторожно последовал за ним.
Серёгин несколько раз проверился у зеркал, купил пару общих тетрадок, а потом пошлёпал наверх к отделу музыки. Борисовские как бы гитары его ни в малой
