…В дверь кто-то стукнул — тихо и робко. Потом раздался ещё один удар — чем-то железным, вроде кольца. Это был не Бениамино, тот стучал отрывисто и резко. Но кого ещё принесло за час до полуночи? Чума резко поднялся и, забыв про хворь, схватил кинжал. В замке было немало людей, вроде Дальбено или Белончини, имевших на него зуб, однако, едва ли кто-то мог решиться… Однако осторожность никогда не мешала. Грациано резко распахнул дверь и отскочил, но тут же подался вперёд: лишившись опоры, на порог упала Камилла Монтеорфано.
Губы фрейлины снова были белыми.
Песте зло сплюнул, вставил рондел в ножны, словно куклу, поднял девицу и оттащил на постель. Влезь ему в спальню любая из фрейлин — Чума не стал бы церемониться, но красотка была родней дружка Портофино, к тому же назвала его «бессердечным». Чума, улыбаясь, вместо того, чтобы снова залепить ей оплеуху и привести в чувство, сделал невероятное: вынул подарок герцога, драгоценный бальзам, и, посмеиваясь, влил несколько капель в полуоткрытый рот обморочной девицы. Портофино оказался прав. Бальзамико действовал безотказно. Синьорина пришла в себя, порозовела и пошевелилась. Шут, продолжая глумиться, любезно и заботливо, тоном отеческим и сердечным поинтересовался, что произошло? Неужто она в третий раз стала жертвой насильника? Или случилось что-то еще худшее? Не забралась ли к ней в спальню, упаси Боже, мышь? Или это, что ещё ужаснее, была крыса? Сам он наделен душой мягкой и сердобольной, сострадательным и нежным сердцем и пылкой любовью к женщинам, и ему просто невыносимо видеть её страдания! «Где эта крыса? — ласково мурлыкал он, — я прогоню её…» Синьорина ещё несколько секунд смотрела на него пустыми глазами, потом прижала пальцы к вискам. Теперь взгляд её совсем прояснился и, увидев его, она прошептала: «Там донна Верджилези…»
— Я знаю эту особу, — любезно заметил Чума, — так это на неё напала крыса?
Синьорина снова поглядела на Грациано, но не рассердилась на его издевку. Она, словно ребенок, подняла вдруг бледные руки и вцепилась слабеющей рукой в ворот рубашки шута, и Чума вздрогнул: её пальцы коснулись его груди и заледенили его. Другой рукой она потрясла перед глазами Грандони, хриплым и срывающимся голосом втолковывая ему то, что ей самой казалось ясным, но во что она просто не верила.
— Она… м-м-мертва… Её отра… отравили.
Глава 9. В которой мессир Грандони убеждается в правоте Камиллы Монтеорфано, а на него самого обрушивается обвинение в убийстве
Песте несколько секунд молча смотрел в бирюзовые глаза девицы. Улыбка сползла с его лица. Он поверил. Таким не шутят, да и синьорина не из выдумщиц. А это означало, что Камилла Монтеорфано, войдя в покои донны Черубины Верджилези, увидела её там мёртвой. Чуме стало подлинно жаль девчонку: всего за три последние недели бедняжка дважды подверглась нападению насильника и увидела труп. Да и от него в овине оплеуху схлопотала, хоть едва ли об этом помнит. Не позавидуешь, тем более, что крепостью духа малютка не отличается.
Но как лучше поступить? Запереть её здесь, а самому найти Тристано д'Альвеллу и Аурелиано Портофино? Но тут, на его счастье, в открытом дверном проеме появился Бертацци с бутылью какой-то микстуры. Он удивлённо окинул взглядом комнату, Песте и Камиллу, но приятель не дал ему времени на предположения.
— Ты кстати. Иди сюда быстрее. Займись синьориной. Ей дурно. Она говорит, что только что видела донну Верджилези и утверждает, что та мертва.
— Что? Мертва? — тон, каким Бертацци повторил за Грациано последнее слово был непередаваем. В нём не столько проступило недоверие, сколько промелькнуло нечто, сродни отвращению. Но эта обозначившаяся гадливость касалась, как понял Песте, совсем не того, что кто-то убил синьору. Бениамино задумчиво почесал макушку. — А ей не показалось?
В коридоре снова послышались шаги, и за спиной Бертацци появился Альдобрандо Даноли. Он просто проходил мимо, гуляя перед сном, и увидел распахнутую дверь. Песте мысленно возблагодарил Господа и коротко оповестил пришедшего о словах Камиллы.
— Кажется, отравлена Черубина ди Верджилези. Надо найти д'Альвеллу и Портофино. И как можно быстрей. Вы, Альдо… — Грациано вдруг умолк, заметив, что Альдобрандо Даноли смертельно побледнел и шепчет что-то о жертвоприношении. Чума торопливо обернулся к Бениамино и велел ему со всех ног бежать к герцогу и разузнать, где начальник тайной службы и глава священного Трибунала, а найдя оных, привести их к фрейлинам. Тот коротко кивнул и исчез в тёмном коридоре, оставив на столе свою бутыль.
Чума растерялся. Он хотел было оставить Бениамино с девицей, и вместе с Альдобрандо Даноли пойти в покои донны Верджилези, но бледность Даноли напугала его. Неужели это и есть напророченное ему накануне «человеческое жертвоприношение»? Эта глупая вдовушка? Но тут его затруднениям пришёл конец. Камилла Монтеорфано, чуть пошатываясь, всё же поднялась на ноги и сказала, что пойдёт с ними: присутствие мужчин успокоило её и придало сил.
Это разрешило трудности. Песте взял факел, запер дверь и все они, миновав коридор и лестницу, оказались в портале, куда выходила дверь донны Черубины. Чума, в общем-то, не исключал, что фрейлина могла и обмануться в увиденном, но стоило им распахнуть дверь в спальню и подойти к постели, стало ясно: девица не ошиблась.
Ошибиться было просто невозможно.
Труп был ужасен: Черубина Верджилези лежала поперёк кровати, глаза синьоры вылезли из орбит, лицо было синюшное, вокруг губ виднелись следы пены. Покрывало было чуть сдвинуто, но в остальном комната была чисто убрана и содержалась в безупречном порядке. Одета фрейлина была в дорогое шелковое платье желтого цвета, которое, в отличие от покрывала, было измято и перекошено. Удивительным было лишь положение рук: переплетенные пальцы судорожно сжались в молитвенном жесте.
Мужчины молча озирали тело, Камилла осторожно присела на касапанку, вцепившись побелевшими руками в подлокотник. Альдобрандо Даноли смотрел на тело, тяжело дыша и время от времени закрывая глаза. Чума же разглядывал труп со смешанным чувством: он признавал убийства в честном поединке, но женщина в глазах Песте больше шлепка или оплеухи не заслуживала. Убить бабу? Бог мой! Донна Верджилези была потаскушкой, однако, бросать в нее камнями, даже будучи сам без греха, Чума не стал бы, однако, вспомнив упреки Камиллы Монтеорфано в «бессердечии», бессердечно подумал, что со смертью синьоры он даже кое-что потерял: у него похитили его любимую забаву.
Над кем ему теперь потешаться?
Чума горестно вздохнул и огляделся. Раньше он никогда не бывал здесь. Будуар, затянутый желтым шелком. Кровать окружали два резных ларца, на одном была представлена сцена турнира, на другом — Благовещение. В комнате стоял стул с высокой спинкой, касапанка, скамеечка для ног, аналой, в углу висело венецианское шестиугольное зеркало, у стены высились буфет с вазами, кувшинами для воды, фаянсами и серебряными подсвечниками и запертый сундук для одежды. Грациано подошёл к ларцам. Сверху лежали книги: Псалтирь Людовика Святого, «Жизнь святого Венсена и других святых», «Город дам» Кристины Пизанской, «Чудеса мира», «Книга о травах и деревьях», «Книга о свойствах вещей», «Часы Трои», поэмы Ариосто и несколько романов. В подсвечнике — две свечи из свиного сала.
