Джон взял ее за руки.
Коттен засмеялась сквозь слезы.
— А в довершение всего я стараюсь не влюбиться в тебя — Она тут же пожалела о своих словах. — Черт, извини, Джон. Зря я это сказала.
Его теплые ладони сжимали ее руки.
— Коттен… У тебя перемешались все чувства. Ты в опасности, тебе страшно, и поэтому ты стала такой чувствительной. Мы вместе пережили странные события, между нами образовалась связь, своеобразная любовь, но не такая, о какой ты думаешь.
Она опустила голову.
— Извини. Я поставила тебя в неловкое положение. — Она с минуту помолчала. — Чувствую себя дурой. Слишком много выпила. Я не должна была так говорить. В голове полный бардак. Господи, извини, Джон.
— Не за что извиняться, и бардак тут ни при чем, просто ты запуталась. Ты удивительный человек, ты славная, искренняя. Ты когда-нибудь думала, что если влюбляешься в человека, с которым не можешь быть вместе, это защита от выбора между браком и карьерой?
Коттен вздохнула. Ей вспомнилась мать. Она представила, как мама стоит у раковины на кухне, как невыразительно, бесстрастно, долго смотрит в окно. Лицо ее избороздили глубокие морщины, кожа загрубела, но не от солнца, а от бесцельности и безрадостности жизни. И в глазах нет искры, из них исчезло ожидание чуда. Иногда Коттен это снилось, и, словно акварель под дождем, картинка менялась и плыла, и она видела, как сама старится точно так же. В такие моменты Коттен резко просыпалась и обещала себе работать еще больше, тянуться, чтобы в один прекрасный день не оказаться загнанной, как ее мать.
И не останется тринадцати капель.
Джон взял ее за подбородок.
— Не будь я священником… то влюбился бы именно в тебя. Ты — та, с которой я бы прожил всю жизнь.
Коттен не могла отвести от него взгляд.
— Не надо меня утешать. Я знаю, что заигралась и все на придумывала.
— Я сказал то, что думаю. Я говорю правду, рассказываю, что чувствую.
— Ты всегда такой… решительный, такой надежный. Ты видишь вещи как они есть. Жаль, что я не такая.
— Помнишь, я говорил тебе, что взял отпуск, потому что не знаю, что должен делать? Моя жизнь не определилась. Ты знаешь, чего хочешь, Коттен. Понимаешь, какое это благословение?
Джон был прав в одном — она отчаянно хотела сделать карьеру, жить не так, как мама. Но она всегда умудрялась желать того, чего не могла получить — по крайней мере в том, что касалось мужчин.
— Когда встретится хороший человек, тебе не придется выбирать или жертвовать одним ради другого. Ты поймешь, как все совместить. — Он отвел волосы с ее лица. — И он будет самым счастливым на свете.
Коттен погладила его по щеке.
— И все-таки жаль, что ты священник… — прошептала она.
Тьма плотно окутала горы, снежная пыль рассеялась.
Коттен вышла из ванной, завернувшись в длинное белое махровое полотенце, которое они купили в городе. Мокрые волосы рассыпались по плечам.
— Привет, — сказала она, увидев, что Джон зажигает свечу на столике у зеркала. По спальне разлился тонкий аромат ягод шелковицы. Коттен заметила, что на полу расставлено множество горящих свечей. — А где ты?..
— Мы всегда их зажигаем, когда летом открываем дом, — сказал Джон. — После зимы пахнет затхлостью.
— Вкусно пахнет — так и хочется выпить весь воздух.
— Я решил, что это поможет тебе расслабиться. Упражняюсь в новомодной ароматерапии.
Она обхватила себя руками.
— Спасибо тебе за все.
— Я в соседней комнате. Если тебе что-то понадобится…
Коттен взяла золотой крестик, висящий у него на шее, и вложила в его ладонь.
— Ты тоже научишься совмещать. Мы оба сумеем.
Когда свет погас и слышалось лишь дыхание ветра, она лежала без сна и думала. Джон, наверное, прав, и она действительно запуталась в своих чувствах, но все равно что-то не давало покоя, мучило. С Джоном не нужно притворяться, не нужно играть. Рядом с ним она была собой, такой свободной, какой уже давно не могла себе позволить. Она открыла дверь в сердце, запертую со дня смерти папы.
* * *
Сон был беспокойный. Ей приснилась Ванесса, потом Торнтон и Гэбриэл Арчер — все в дымке, более плотной, чем туман, как матовое стекло. Затем она увидела отца — он опустился на колено, протянул руку, умолял прийти к нему. Он говорил, но слова звучали как далекие раскаты грома. Коттен двинулась к нему — не пошла, а скорее поплыла. Нем ближе она подходила, тем глубже он тонул в тумане.
Неожиданно сквозь дымку послышался голос. Она распахнула глаза, все еще не проснувшись.
— Коттен! — звал Джон. — Вставай, скорее. — Он встряхнул ее и потянул за руку.
— Что? — она моргнула, просыпаясь.
В комнате было темно, горела лишь одна свеча. Джон натянул фланелевую рубашку на одно плечо и лихорадочно просовывал руку в другой рукав.
— Быстрее, — сказал он, поднимая Коттен и сдергивая с кровати. — В доме пожар!
Она вскочила на ноги. Теперь чувствовался едкий запах горящего дерева, ткани, пластика. Джон схватил ее за запястье.
— Идем. — Он потащил ее в коридор. Остатки сна улетучились — она двинулась за ним, придерживая халат на груди. Дым стал гуще, из прихожей потянуло жаром. В гостиной полыхало жуткое оранжевое пламя — и они шли в ту сторону. Коттен застыла.
— Мы же идем прямо в огонь. — Она отпрянула назад, упираясь.
— Иди за мной, — хрипло произнес Джон и потянул ее за руку.
Она подумала, что они задохнутся раньше, чем сгорят. Кашляя, Коттен едва не потеряла Джона из виду в темноте, дым разъедал горло и ноздри.
В конце коридора он остановился и открыл дверь в кладовку. Расчистив проход, повел Коттен по узким ступенькам вниз.
Девушка жалась к стене, пытаясь нащупать перила. В темной кладовке было холодно, но хотя бы не так дымно.
Они обходили старую мебель, натыкались на сундуки, врезались в пластиковые ведра для мусора и пакеты, набитые, как ей показалось, тряпками или полотенцами.
Коттен задела груду тяжелых металлических труб, и те с грохотом покатились по голому цементному полу. Она упала на четвереньки.
— Черт.
Бедро пронзила боль в том месте, где она ударилась о трубы.
Джон подхватил ее за локоть и помог подняться.
— Там окно, — сказал он. — Вон там.
Она не видела окна, не видела ничего, просто брела за ним.
— Вот оно. — Джон забрался на старый верстак у стены. Открыл задвижку, толкнул окно, но оно не поддалось.
В подвале стало светлее, и Коттен оглянулась. Дверной проем наверху светился от огня, по ступеням стекал жар. Раздались треск и хруст, затем — грохот падающих досок. Бушующее пламя вскоре прожжет деревянные ступени и ворвется в подвал, чтобы спалить все вокруг.
