Когда мы уселись в холле, я дал ему возможность первым начать разговор.
Он порылся в своем портфеле и, найдя какие-то бумаги, откашлялся.
– Я… хм, приехал, кажется, с неважными новостями, – проговорил он. – Диас изучил план застройки района рынка, который вы подготовили. Он его не одобряет и хочет внести существенные изменения. Я, конечно, пытался возражать, но…
– Я предупреждал вас, – вяло ответил я. – Нынешний проект слишком дорог. И Диас вправе критиковать отдельные детали. Если только он не ставит под сомнение фактический объем транспортного потока. Мне казалось, я объяснил вам это, передавая проект.
Энжерс посмотрел на меня. Потом немного помолчал и, прежде чем снова заговорить, опустил глаза.
– Вы очень переживаете происшедшее с Брауном? – спросил он.
– Да.
Он уставился на свои руки, не зная, очевидно, как продолжить разговор. Наконец он произнес.
– И я тоже, черт побери! Я, я испугался, Хаклют. Вы должны меня понять. Почувствовав, что мне пытаются нанести удар сзади, я повернулся и увидел его лицо – лицо маньяка или дикого зверя! Промедли я хоть секунду, он задушил бы меня голыми руками.
– Вы обошлись с его женой далеко не по-джентльменски, – вставил я.
Он покраснел, краска залила не только его лицо, но и шею.
– Она, она, – о боже, Хаклют! Что ни говорите, а Брауна подозревали в убийстве. Он же предпочел скрыться вместо того, чтобы предстать перед судом, как поступил бы невиновный.
– Перестаньте себя уговаривать, – перебил я. – Я видел, с каким благоговением вы схватили оружие, которое дала вам полиция. Какого же черта вы не занимаетесь своим делом? Вы же специалист по транспорту, а строите из себя героя, заботящегося о моральных устоях Сьюдад-де-Вадоса! А ведь удовольствие, полученное вами от исполнения этой роли, стоило жизни отличному адвокату и честному человеку.
Я с интересом наблюдал за его лицом: сначала оно стало надменным и снова побагровело, затем все краски на нем слиняли, словно на попавшей в воду маске из папье-маше.
– Мне хотелось бы убедить вас в том, что вы неправы, – проговорил он.
– Вряд ли это вам удастся.
Он вынул сигарету, но не закурил и горько усмехнулся.
– Вы просто недолюбливаете нас, да и нашу страну, не так ли, Хаклют?
– У меня не было особых оснований полюбить ее.
– И все же вы могли бы постараться понять таких, как я, граждан иностранного происхождения. Мы, как говорится, кровью и потом заслужили свою звезду – Сьюдад-де-Вадос. Мы вложили в город наше сердце и душу. Мы отказались от всего, что могла уготовить нам судьба, может быть от богатства, успеха где-нибудь в другом месте, потому что нашли в Сьюдад-де-Вадосе то, что отвечало нашим сокровенным мечтам. И теперь, когда мы видим, как люди, подобные Брауну и Сигейрасу, оскверняют нашу мечту, мы не можем спокойно смотреть на это. Может быть, они по-своему правы, но мы-то ради нашего города отказались от всего. И когда люди, которые никогда ни от чего не отказывались, поскольку им не от чего было отказываться, пока не появились мы и не дали им все, забывают об этом, мы приходим в бешенство.
Я промолчал. Энжерс немного подождал, надеясь на мое запоздалое понимание, и наконец поднялся.
– Вы будете утром в управлении? – спросил он.
– Да, буду, – ответил я. – Непременно.
В тот же день поздно вечером покончил с собой Хосе Дальбан.
Это подействовало ошеломляюще. Никто не мог понять, почему он так поступил. Он был одним из самых состоятельных людей в стране, которому неизменно сопутствовала удача. Его успех, насколько я знал от Гусмана, был связан с деятельностью, которая, хотя и не вызывала восторга у властей, однако не выходила за рамки закона. За ним укрепилась репутация умного, процветающего дельца. Он был добропорядочным семьянином, имел жену, четверых детей, двое из них уже учились в университете в Мехико. Известно было также, что у него есть любовница в Куатровьентосе.
«Удивительно, – подумал я, – как мало порой мы знаем о человеке, пока он жив». Именно поэтому после смерти Дальбана я узнал о нем гораздо больше, чем мне было известно при его жизни.
К концу дня прояснились причины происшедшего. Предприятиям Хосе Дальбана грозил финансовый крах. Подобно многим дельцам, он манипулировал главным образом чужими средствами. Так случилось, что на данный, момент дефицит составил громадную сумму. И вот тут-то Луи Аррио воспользовался случаем, чтобы расправиться с Дальбаном.
Аррио постепенно установил контроль над всеми кредиторами Дальбана, скупил у них закладные, завладел авансами под ценные бумаги, а затеи уведомил Дальбана, что намерен получить с него по всем векселям. Общая задолженность составляла около двух миллионов доларо, причем три четверти миллиона нужно было уплатить немедленно. И вот тут после бутылки коньяку Дальбан четырежды полоснул себя бритвой по сонной артерии.
Все это я узнал в понедельник от Изабеллы Кортес и ее мужа, когда они перед оперой заехали в бар моего отеля. Я поинтересовался у сеньоры Кортес, что она думает о причинах пожара.
– Прежде всего тех, кто это сделал, я бы публично заживо сожгла на костре! – гневно выпалила она. – Это злосчастное отребье прошлого, на борьбу с которым Алехандро потратил столько лет! Прошлого, в котором царили дикое насилие и распри! Мне стыдно, что я живу в городе, где Алехо нашел такую ужасную смерть!
– С другой стороны, Белита, – неожиданно мягко проговорил ее муж, – впервые за многие годы мы провели вместе три ночи подряд.
– Не надо шутить, когда речь идет о смерти, Леон! – сеньора Кортес даже побледнела. – Клянусь вам, Сьюдад-де-Вадос никогда не был таким. Ушел из жизни Хосе Дальбан, а до него – Марио Герреро… Кто мне может объяснить, что происходит?
Профессор воспринял ее риторический вопрос обращенным к нему. Он почесал подбородок, подумал и проговорил:
– Честно говоря, Белита, на твой вопрос нельзя ответить однозначно. Можно лишь предположить, что сейчас наружу вырвалось то, что до сих пор накапливалось в виде мелких разногласий, к которым мы все уже привыкли. Но чтобы серьезно разобраться в происходящем, и жизни, пожалуй, не хватит.
Потом сеньор Кортес рассказал о причинах смерти Дальбана.
– В определенном смысле сеньор Аррио совершил общественно полезный поступок, – заметил профессор. – Слишком уж долго и безнаказанно Дальбан наживался на низменных инстинктах людей.
– Но кое-кому он помогал, – заметила его жена. – Интересно, как теперь будет чувствовать себя сеньор Мендоса?
Я решил, что она имеет в виду Христофоро Мендосу, редактора «Тьемпо». Но поскольку газету закрыли, я не понимал, каким образом потеря финансовой поддержки со стороны Дальбана отразится на нем. Разве только распоряжение о запрещении газеты отменили, о чем я мог не знать. Однако сеньора Кортес, по-видимому, говорила не о нем, поскольку профессор сурово посмотрел на жену.
